Снятие «антихристовой» печати

Русские могут спросить французов: «Почему ваш император напал на нашу страну?» Однако те вправе ответить: «А зачем ваш император участвовал почти во всех антифранцузских коалициях?» Действительно, зачем? Чтобы показать, какие мы воинственные и намнём бока кому угодно?

Часто иностранцев упрекают в незнании нашей истории. Да ведь и мы сами не слишком хорошо знаем и историю своей страны, и своих историков. Мало кому известно имя Николая Ульянова (1904–1985) – прежде всего потому, что, начав научную деятельность в СССР, он, пройдя через советские и нацистские лагеря, остался после войны за границей и умер в США. Между тем его мысли (в частности из работы «Скрипты») интересны и актуальны. Так, об Александре I и Николае I он писал: «Оба вошли в историю кровопролитными, но не нужными для страны войнами. Вместо накапливания хозяйственных и культурных сил, совершенствования армии, ослабления внутренних противоречий, проведения давно назревших реформ – они безрассудно расходовали энергию империи на разорительные, ничем не оправданные войны.

Безусловно спросят: «Как?.. И Александр I, с именем которого связана эпопея борьбы с Наполеоном?». Да, и он. Эпитет «благословенный» и столетняя патриотическая легенда, окружавшая его имя, затруднили исторической науке работу по реставрации подлинного облика этого царя.

Самая ненужная, самая кровопролитная, самая разорительная для России из войн XIX века была именно война его с Наполеоном».

Говоря о войне с Наполеоном, Ульянов имел в виду всю антинаполеоновскую эпопею России в XIX столетии – с 1805‑го по 1815 год, частью которой стала Отечественная война. Но и она в конечном итоге была вызвана мессианской манией Александра I и его политикой. Не сказать что безрассудной – наоборот, весьма продуманной.

Внешняя политика Российской империи XVIII – начала XX веков была во многом субъективной, то есть зависела от личностей – в первую очередь монархов. А те руководствовались в первую очередь собственными симпатиями, родственными связями и стремлением к величию – как они его понимали. С давних времён отношения между Россией и европейскими государствами скреплялись брачными союзами. Один из первых был заключён в XI веке, когда Анна, дочь Ярослава Мудрого, стала королевой Франции. Это едва не повторилось в XVIII столетии, когда Пётр I оказался близок к тому, чтобы выдать свою дочь Елизавету за наследника французского престола. В 1717 году царь посетил Париж, где встретился с Филиппом Орлеанским, регентом Франции при малолетнем Людовике XV, и договорился с ним о браке будущего короля. (Симпатичный образ регента выписан Дюма в романе «Шевалье д`Арманталь».) Пётр даже поднял на руки маленького дофина и произнёс: «В моих руках – вся Франция». Но после смерти регента и царя женой Людовика XV стала не весёлая дщерь Петра, которой очень подошла бы роль французской королевы, а Мария Лещинская, дочь бывшего короля Польши Станислава. Если бы бабушкой казнённого в 1793 году Людовика XVI стала Елизавета Петровна, Россия могла бы начать войну с революционной Францией, мстя за свою «кровинушку». (Об Анне Ярославне, ставшей праматерью последующих французских королей – Капетингов, Валуа и Бурбонов – тогда едва ли кто помнил.) Казалось бы, вот и хорошо, что Елизавета не оказалась французской королевой, не стало повода для кровопролитной войны. Но повод ввязаться в войну всегда найдётся, если искать…

В начале романа «Война и мир» Толстой описывает события 1805 года, когда до Отечественной войны оставалось целых семь лет. Писатель использовал в этой эпопее богатый фактический материал, в том числе манифест Александра I. Вспомним, что говорит на обеде у Ростовых гусарский полковник, немец по происхождению, служака и патриот. В ответ на вопрос, зачем России война с «Бонапарте», он со знанием дела отвечает: «А затэм, мылостывый государ … что импэратор это знаэт. Он в манифэстэ сказал, что нэ можэт смотрэт равнодушно на опасности, угрожающие России, и что бэзопасност империи, достоинство её и святост союзов… Мы должны и драться до послэднэ капли кров <…> и умэр-р‑рэт за своэго импэратора, и тогда всэй будэт хорошо. А рассуждать как мо-о‑ожно (он особенно вытянул голос на слове «можно»), как мо-о‑ожно менше».

Портрет императора Александра I. Из собрания Музея Войска Польского в Варшаве. Первая четверть XIX века. Глядя на это хитрое лицо, невольно вспоминаешь пушкинские строки: Властитель слабый и лукавый, Плешивый щёголь, враг труда, Нечаянно пригретый славой, Над нами царствовал тогда.

Попробуем всё-таки не послушаться полковника и порассуждать. Грозила ли России какая-то опасность в 1805 году? – Нет. Наполеон находился далеко от границ Российской империи, более того, он считал, что союзницей Франции на континенте может быть только Россия. Ещё при Павле I Бонапарт сделал жест доброй воли, отпустив русских пленных на родину, причём в новом обмундировании, сшитом за счёт французской казны. Будучи первым консулом, он заключил союз с русским императором, которого взбесила коварная политика Австрии и Англии – союзников по антифранцузской коалиции. В итоге царь был убит заговорщиками, которыми тайно руководил английский посол.

Сын Павла, Александр I, рано понял: ему придётся лавировать в узком пространстве между своей волей и интересами правящих кругов Великобритании. Именно они, эти круги, организовывали и финансировали антифранцузские коалиции, именно их политическим конкурентом объективно являлся Наполеон. Александру намекнули, что его может ожидать судьба отца, если он «пойдёт другим путём». Молодой император выбрал жизнь, но было ли выражением интересов его страны то, что при этом он выбрал и союз с Великобританией?

Так или иначе, Александр I, мечтавший прославиться и склонный к лицедейству, решил: его роль на европейских подмостках станет доселе небывалой. Государь Святой Руси станет освободителем Европы от… как бы назвать этого супостата?

Через некоторое время после поражения при Аустерлице Святейший Синод распорядился: каждый воскресный и праздничный день по окончании литургии читать с амвонов проповедь о том, что Наполеон есть предтеча антихриста. В широкой публике Наполеона для простоты стали называть просто антихристом.

«Неистовый враг мира и благословенной тишины, Наполеон Бонапарте, самовластно присвоивший себе царственный венец Франции и силою оружия, а более коварством распространивший власть свою на многие соседственные с нею государства, опустошивший мечом и пламенем их грады и сёлы, дерзает в исступлении злобы своей угрожать свыше покровительствуемой России вторжением в её пределы <…> и потрясением православной греко-российской Церкви во всей чистоте её и святости…»

Одним из авторов проповеди считается митрополит Московский Платон (Левшин). Но в России мало какая бумага государственного значения выходила без царской визы, и с большой долей вероятности сия проповедь готовилась не без консультаций с Александром I. Однако вскоре «богоносцу» пришлось лично встречаться с «предтечей», и сложилась двусмысленная ситуация.

«Потом, когда после битвы при Фридланде был внезапно заключён не только мир, но и теснейший дружественный союз между благоверным православным царём и этим самым антихристом, когда оба они публично обнимались и лобызались на тильзитском плоту, когда антихрист получил от царя ленту Андрея Первозванного, а царь получил от антихриста звезду Почётного легиона, то Синод приказал духовенству в самом спешном порядке умолкнуть и ни о каких предтечах не сметь отныне и думать.

Умолкли».

Так писал об этом академик Евгений Тарле в монографии «Нашествие Наполеона на Россию» (1937).

Получилось нечто неладное, несуразное и даже определённо вредное. Дело в том, что в конце концов спохватились: если в самом деле народ в России удостоверится, что Наполеон есть антихрист, то может махнуть рукой на сопротивление, так как ведь антихристу именно и предсказана полная победа и затем тысячелетнее благополучное царствование, а что потом, в 2812 году, антихристу придётся круто, так ведь дожидайся этого благоприятного времени! И вот пастырям рекомендуется снять с Наполеона этот выгодный для него навет, будто он – антихрист. <…> «Да не смущается сердце ваше, не унывайте, не думайте, чтоб это был антихрист, особенный человек греха, предреченный в Священном Писании, что он явится в последние времена… Итак, не думайте вопреки Священному Писанию и здравому рассудку, что будто Наполеона Бонапарта яко антихриста победить не можно, но он не что иное, как обманщик, воюющий не силой, а хитростью…»

Наполеон на Аркольском мосту. Картина А.-Ж. Гро. 1797. Бонапарт во Франции – культовая фигура. Возможно, так же относились бы к нему и в России, если б не война 1812 года. Временами думаешь: а жаль, что такой молодец не стал нашим союзником.

Ещё одно снятие «антихристовой» печати с чела Бонапарта – популярная в церковных и околоцерковных кругах легенда о святом Савве Сторожевском, явившемся во сне Эжену Богарне, пасынку Наполеона. Ведь православный святой просит одного из главных и талантливейших полководцев Наполеона не прекратить боевые действия против Святой Руси, не отречься от отчима, а всего лишь отдать приказ своим солдатам не грабить звенигородский монастырь.

Итак, синодальное духовенство вовремя поняло, что в случае с Наполеоном совершило ошибку. Однако слово не воробей, и в тех же широких слоях сохранилась смутная мысль, что Бонапарт – от нечистого.

Да и в высших сферах Наполеона не жаловали. Вот некоторые из его прозвищ, возникших во французских эмигрантских кругах и заимствованных российским светом: «корсиканское чудовище», «людоед», «исчадие революции» и т. д.

Тем временем после заключения Тильзитского мира Наполеон посватался к царским сёстрам – сперва Екатерине, потом Анне. Великая княжна Екатерина Павловна сначала была готова, по её словам, «сделаться залогом вечного мира для своей Родины и супругой величайшего человека, какой когда-либо существовал», да и Анна Павловна согласилась принести себя на алтарь Отечества. Но Александр Павлович приложил все усилия, чтобы Бонапарт не вошёл в семью. После семейной проработки – братом и матерью – Екатерина заявила: «Я скорее пойду замуж за последнего русского истопника, чем за этого корсиканца!»

Слева Великая княжна Екатерина Павловна. Гравюра с портрета работы Ж.-А. Беннера. 1817. Справа Мария-Луиза Австрийская, императрица Франции. Портрет работы Ф. Жерара. Около 1810. А право, наша принцесса больше подходила бы на роль жены Наполеона.

Красиво сказано! Но вышла она, конечно, не за истопника, а за герцога Ольденбургского. Французский посол Коленкур писал Наполеону: «Герцог уродлив, тщедушен, лицо его покрыто прыщами, он плохо говорит». Того же мнения о нём была императрица Елизавета Алексеевна: «Его внешность малоприятна, при первом впечатлении даже чрезвычайно неприятна, хотя русский мундир его несколько приукрасил. Я бы никогда не поверила, что он может возбудить любовь». Зато он не был «исчадием революции»!

Австрийский двор оказался более сговорчивым, да и Наполеону было лестно породниться с тысячелетним домом Габсбургов. Он сочетался браком с принцессой Марией-Луизой и на Австрию, которую побеждал в четырёх войнах, больше не нападал. И вряд ли напал бы на Россию, если б русская великая княжна стала французской императрицей. В любом случае Наполеона высокомерно оттолкнули, и через пару лет в огне пожара сгорела первопрестольная столица…

Зачем я шёл к тебе, Россия,

В твои глубокие снега?

Здесь о ступени роковые

Споткнулась дерзкая нога!

Так Наполеон говорит сам о себе в стихотворении Н. С. Соколова «Он» (1850), известному также по первой строчке «Кипел, горел пожар московский». И в самом деле, зачем Наполеон – гениальный военный, способный политик и, как мы выяснили, вовсе не антихрист – вторгся в Россию? Отвергнутый жених явился не для того, чтобы мстить за унижение или чтобы уничтожить российское государство. Не для того, чтобы разжечь в России революционное пламя, – он понимал, что в таком случае империя развалится, а она была ему нужна в целости и сохранности – для борьбы с Британией.

После заключения Тильзитского мира Россия стала союзницей Франции и присоединилась к континентальной блокаде Англии. Не имея сильного флота, Наполеон хотел поставить Великобританию на колени экономическими методами. Ни один корабль с континента, в том числе российский, не должен был входить в порты Британских островов, и ни один английский – в европейские порты, в том числе российские.

Однако торговля с Британией составляла главную статью российского экспорта: российские пенька и полотно шли на канаты и паруса для флота тогдашней владычицы морей, поэтому сокращение, тем более прекращение этой торговли было для России крайне невыгодно. В обход договора торговля с Англией продолжалась. Именно для того Наполеон и вторгся – чтобы принудить Российскую империю строго выполнять условия этой блокады. Может быть, посадив при этом на трон другого, лояльного монарха – взамен лицемерного Александра I. О нём Бонапарт не без основания сказал, что тот «лукав как грек византийский периода упадка империи». Пушкин позднее написал аналогично: «Властитель слабый и лукавый». Неслучайное слово: «лукавым» в те времена называли беса…

Однако, может быть, Александр I стоял на страже экономических интересов своей страны? Но полноте, России ли было невыгодно прекращение торговли с Англией? Если считать Россией узкий слой дворянства – тогда конечно. А если считать страной всё её население… Что ввозили английские купцы в Россию? В основном предметы роскоши, о чём говорится в «Евгении Онегине»:

Всё, чем для прихоти обильной

Торгует Лондон щепетильный

И по Балтическим волнам

За лес и сало возит нам,

<…> Всё украшало кабинет

Философа в осьмнадцать лет.

«Щепетильный» во времена Пушкина означало «галантерейный». Это ради красивой жизни аристократии продолжало существовать позорное для XIX века крепостное право: чтобы крестьяне выращивали на экспорт продукцию, от продажи которой они сами ничего не получали. Во‑первых, это приводило к однобокому развитию сельского хозяйства и экономики. Во‑вторых, дворяне тратили вырученные деньги отнюдь не на народные училища. Не то ли самое у нас сегодня: российские олигархи тратят деньги от продажи отечественных углеводородов на бриллиантовые яхты и дворцы за границей, а вовсе не на науку, образование и здравоохранение.

Александр I стоял на страже – но не России, а прежде всего самого себя. Троцкий сказал, что Россию, как вязанку дров, нужно бросить в костёр мировой революции. Но подобное не на словах, а на деле совершил Александр I. Из страха за свою жизнь, из суетного желания стать первым в Европе и в интересах крупных помещиков, державших страну на «пеньковой игле», он швырнул страну в огонь наполеоновских войн. Народу не нужна была война с Наполеоном. Другое дело, что когда «двунадесять языков» вторглись в страну, начались неизбежные грабежи, убийства, насилия. Солдатня – она и во Франции солдатня. Хотя зверствовали в основном не французы.

Но не все в России думали так, как «импэратор» приказал. Внешний враг Александра I – Наполеон – имел в России мощного союзника. И это был… ни за что не догадаетесь, кто: Кутузов! В народе сложилось мнение о нашем великом полководце как о непримиримом борце с Наполеоном, которого тот едва не пленил при Березине. Это мнение выразил Крылов в известной басне «Щука и кот».

А Державин добавил эпиграмму об адмирале Чичагове, который будто бы и сорвал блестяще спланированную операцию по пленению «людоеда»:

Смоленский князь Кутузов

Предерзостных французов

И гнал и бил,

И наконец им гибельну он сеть связал;

Но земноводный генерал

Приполз – да всю и распустил.

На самом деле сам Кутузов вовсе не считал, что России необходимо расправиться с «корсиканским чудовищем». «Я вовсе не убеждён, будет ли великим благом для Вселенной совершенное уничтожение императора Наполеона и его армии. Наследство его достанется не России или какой-либо другой из держав материка, а той державе, которая уже теперь господствует на морях, и тогда преобладание её будет невыносимо», – прямо заявил он английскому генералу Роберту Вильсону, представителю Великобритании при русской армии.

Этим и объясняются «нерешительные», с точки зрения многих современников, действия полководца во время войны 1812 года. «Мы никогда, голубчик мой, с тобой не согласимся. Ты думаешь только о пользе Англии, а по мне, если этот остров сегодня пойдёт на дно моря, я не охну!» – сказал Кутузов своему начальнику штаба Беннигсену.

Не очень-то христианское заявление. Но, конечно, это было сказано в полемическом задоре. Кстати, гегемония Англии после окончания наполеоновских войн оказалась не такой уж давящей, а во второй половине XIX века она вообще стала проводить политику «блестящей изоляции».

Но по сути Кутузов был прав: в начале XIX века Россия играла роль – не пешки, конечно, – фигуры в политической игре Великобритании против Франции. И он повёл свою игру, не всем понятную./p>

Некоторые сегодня считают Кутузова плохим полководцем, не сумевшим отстоять Москву, потерпевшим поражение при Аустерлице. Только оно, это поражение, вовсе не значило, что Кутузов был лишён полководческого таланта. Вопреки бездарной диспозиции Вейротера, Михаил Илларионович сразу понял, что ключ обороны при Аустерлице – Праценские высоты, и не сходил с них до тех пор, пока этого не потребовал Александр I, возмечтавший о лаврах другого Александра – Македонского. Это, кстати, прекрасно описано у Толстого.

« – Что ж вы не начинаете, Михаил Ларионович? – поспешно обратился император Александр к Кутузову. <…>

– Я поджидаю, ваше величество, – отвечал Кутузов, почтительно наклоняясь вперед. <…> Не все колонны ещё собрались, ваше величество. <…>

– Ведь мы не на Царицыном лугу, Михаил Ларионович, где не начинают парада, пока не придут все полки, – сказал государь. <…>

– Потому и не начинаю, государь, – сказал звучным голосом Кутузов, как бы предупреждая возможность не быть расслышанным, и в лице его ещё раз что-то дрогнуло. – Потому и не начинаю, государь, что мы не на параде и не на Царицыном лугу, – выговорил он ясно и отчётливо. <…>

– Впрочем, если прикажете, ваше величество, – сказал Кутузов, поднимая голову и снова изменяя тон на прежний тон тупого, нерассуждающего, но повинующегося генерала».

Со стороны Кутузова это был, конечно, двойной саботаж (и то, что он, невзирая на диспозицию, стоял на ключевых высотах, и то, что сдвинулся с них) – однако он хотел дать императору жестокий, но необходимый, по его мнению, урок. А при Березине сознательно не дал подробных указаний фавориту Александра, адмиралу Чичагову, чтобы тот своим неумеренным, по мнению полководца, рвением не навредил делу. Кутузов был отличным дипломатом и хотел сохранить сильную наполеоновскую Францию в противовес Англии.

«И, конечно, вовсе не личные чувства руководили Кутузовым в его поступках в березинском деле, – писал Тарле. – Это значило бы совсем не понимать Кутузова и подходить к очень большому человеку со слишком маленьким мерилом. Нет, Вильсон был более прав в своей оценке, чем Ермолов или Денис Давыдов, или ряд других наблюдателей и критиков: у Кутузова была определённая политическая цель, в которой он видел благо России, и эта цель заключалась <…> в том, чтобы выгнать Наполеона из России, и ни шагу далее. Уничтожение вторгнувшейся армии было достигнуто Кутузовым, а больше ничего фельдмаршалу и не требовалось».

Этого никак не могут понять некоторые современные горе-историки, обвиняющие Кутузова в бездарности: в частности историк (!) Евгений Понасенков, выступивший недавно со своими оценками в «МК». Из его интервью любой образованный человек поймёт, что Понасенков не читал Льва Толстого. Ведь он, как в анекдоте, не читатель, а писатель. А Евгения Тарле тем более не читал. Зачем? Понасенков и сам академик (Русской академии наук и искусств), что ему мнение другого академика, тем более Академии наук СССР – страны, которую презирает «МК»?

Сергей МАКИН