Даль ОРЛОВ «От любви до Бобровки»

Таврика – та эврика!

Крым — целый мир, протяжённый во времени и пространстве; в нём представлена если не вся Земля, то по крайней мере — Евразия в миниатюре. Климатические зоны, в других местах планеты разнесённые на сотни километров, самые непохожие ландшафты сгруппированы здесь столь тесно, что кажется, будто они спешат поскорее развернуть перед путешественником панораму земного разнообразия. Глубокий мысли-тель (хотя и великий путаник) Макс Волошин так писал о своём любимом крае: «Ни в одной стране Европы не встретить такого количества пейзажей, разнообразных по духу и по стилю и так тесно сосредоточенных на малом пространстве земли, как в Крыму. Даже в Греции не найдёшь такой сжатости. Это вытекает из расовой и культурной насыщенности Крыма… Литания пейзажей Крыма нескончаема».

Удивительная природная, историческая, цивилизационная вариативность полуострова — благодатна для исследователя, журналиста, читателя. О Крыме написаны тома, но свежесть этой темы неисчерпаема. Григорий Москвич, автор путеводителей по курортным краям Российской Империи, писал, что древнее название Крыма «Таврика» происходит от греческого «та эврика» (находка, открытие). Некий сын Эллады, впервые посетивший полуостров и поражённый его красотой, воскликнул «Эврика!». Конечно, это — легенда на уровне «народной этимологии». Но, действительно, наступает время снова и по-новому открывать для себя Крым.

В новой рубрике мы предлагаем вниманию читателей материалы, посвящённые различным сторонам жизни и истории Тавриды. Впрочем, эти разнообразные начала оказываются тесно переплетены. Например, многие здравницы здесь — не только хранители великих медицинских традиций, но и опорные точки культурного ландшафта, и мемориальные места. В крымских святынях запечатлена история как религиозная, так и политическая, военная, этническая. Евпатория — прекрасный детский курорт и едва ли ни единственный в России город с восточносредиземноморским, левантийским колоритом. Надеемся, что прогулка с нашим гидом Юрием Крюковским поможет читателям почувствовать дух многоязычной, веротерпимой старой Евпатории.

Рубрика открывается материалом одного из мэтров отечественной культуры и журналистики — Даля Константиновича Орлова. Это — главы из его новой, готовящейся к печати книги, посвящённой детскому санаторию имени А. А. Боброва в Алупке (здесь давно уже прижилось название «Бобровка»). Жанр работы можно определить как художественное исследование, основанное на уникальных документах и мемуарных свидетельствах.

История здравницы достойна исследования уже хотя бы потому, что она работает без перерыва более ста лет. Перед нами — не просто летопись становления передового медицинского учреждения, в котором научились успешно бороться со страшным недугом — костным туберкулёзом. Автор повествует прежде всего о людях, объединённых благородным делом. Надо сказать, что судьба санатория словно в фокусе собрала духовные и материальные импульсы от многих деятелей российской культуры. С Бобровкой так или иначе связаны имена А. Чехова, М. Горького, Л. Толстого, К. Чуковского, Саввы Морозова, Дмитрия Ульянова…

Санаторий был основан талантливым русским хирургом А. А. Бобровым, пришедшим к выводу, что крымский климат может серьёзно повысить шансы на исцеление для больных костным туберкулёзом. Земельный участок Бобров приобрёл на собственные деньги; а для развития санатория потребовались средства благотворителей и меценатов. Здравница стала подлинно общественным делом.

В «Путеводителе по Крыму» Г. Москвича (СПб, 1913) сообщается: «Весьма симпатичным учреждением Алупки является Детская санатория имени А. А. Боброва. В санаторий принимаются слабые, золотушные дети, а также со страданиями костей и суставов туберкулёзного характера, нуждающиеся в общем лечении и тёплом, южном морском климате. Плата за помещение, полный пансион, уход, врачебный надзор и лечение — 60 р. в месяц, для малоимущих — 30 р. В санатории всего 100 коек, а в России тысячи бедных больных деток, нуждающихся в южном солнце и хорошем уходе; нужны средства для расширения этой детской здравницы, чтобы спасти многих и многих детей от верной безвременной смерти. Отзовитесь все, у кого есть доброе сердце и лишний рубль, и пошлите его по адресу: Алупка, «Детская санатория».

От любви до Бобровки*

Даль ОРЛОВ,

драматург, публицист, заслуженный деятель искусств РСФСР

Вырвать Из Лап… 1904

…Начну с выписки из незаконченного очерка Максима Горького, посвящённого его другу, «идеальному русскому земскому врачу» Александру Николаевичу Алексину. Она, как бы мельком и ненавязчиво, но очень, мне кажется, точно и выразительно обозначает общую позицию людей, объединявшихся тогда вокруг Боброва: «А идя со мною по набережной Ялты в сад, он (Алексин — Д. О.) говорил:

— Дать жизнь ребенку — это и дурак может, а вот вырвать человечка из лап смерти — это может только наука».

К сказанному остаётся добавить, что когда санаторий Боброва начал действовать, Алексин завлёк туда Горького. Горький приехал, Бобров всё показал, провёл по первым двум открытым к тому моменту корпусам. Молодой классик теребил усы, глаза, наверное, увлажнились при виде кроваток с закованными в гипс малышами. А перед тем как попрощаться спросил: во что обходится содержание и лечение одного ребенка в течение года? 600 рублей, сказали ему. «Вношу прямо сейчас.»

И потом целый год над одной из кроваток висела табличка: «Стипендиат А. М. Горького».

А вот выписка из устава, разработанного правлением: «Санаторий имеет целью дать возможность неимущим и малоимущим родителям за малую плату или даже бесплатно лечить своих детей, поражённых туберкулезом при благоприятных условиях южного солнца и моря».

В апреле 1902 года был открыт первый корпус санатория — на 16 больничных коек; вскоре появился второй, и стало возможным принимать до полусотни больных; приступили к строительству третьего. Одновременно бывший сухой склон превращали в парк, высаживали маленькие кипарисы, кедры, лавры, цветы, — ради будущей красоты, да, но и ради воздуха, благодатной тени, ради живых ароматов, того ради, что сами называли непривычным ещё термином «климатолечение».

Однажды Боброву надо было прооперировать больного в Кореизе. Ему порекомендовали сделать это в клинике, которой в то лето руководил молодой хирург Изергин. Основной руководитель был в отпуске, Изергин временно подменял.

Вот к нему-то и обратился Бобров с письменной просьбой разрешить воспользоваться операционной. В конце сделал приписку: «Стерилизацию материала и инструментов проведёт мой ассистент». И как же был удивлён мэтр, когда в ответ получил письмо примерно такого содержания: пожалуйста, дорогой профессор, нам чрезвычайно лестно ваше внимание, операционная — в полном вашем распоряжении, но стерилизацию проведёт все-таки работник нашей больницы. В настоящее время я заведую хирургическим отделением, а значит, именно я отвечаю за её готовность. Прошу не сомневаться в нашей добросовестности.

Кроме своих уникальных операций, новаторских прорывов в медицинской науке, кроме фундаментальных статей и учебников, Бобров был известен ещё и тем, что у себя в Московском императорском университете он впервые создал специальную бактериологическую лабораторию, о чём с восторгом говорили все коллеги. Лаборатория контролировала воздух в операционной, состояние рук хирурга, оценивала действие применявшихся антисептиков. Там даже сумели разработать собственную противостолбнячную сыворотку.

Чтобы отказать такому виртуозу стерилизации в использовании его сотрудника, а настоять на своём, надо было иметь не меньшую, чем у мэтра, твёрдость характера и такую же, как у него, уверенность в собственной квалификации. И то и другое у 34-летнего Петра Изергина было.

Пришлось Боброву условия норовистого провинциала принять. Перед началом операции он всё-таки тщательно проверил «обеспечение стерилизацией» и не нашёл к чему придраться.

Потом они пили чай, два медицинских деятеля — один сравнительно молодой, но вполне познавший прелести трудов праведных в медицине земской; другой на два десятка лет старше, светило международного масштаба, легенда времени… Молодой — крепкий, поджарый, невысокий, сдержанный, явно знающий себе цену; его собеседник — длинный, худой, этакий сильно сдавший атлет, но говорит чётко, басовито, с уверенностью человека, привыкшего, что его слов мимо ушей не пропускают.

— Спасибо, Пётр Васильевич, — говорит большой молодому. — Условия предоставили преотличные. Рад нежданному знакомству! Весьма приятному.

— Спасибо на добром слове, Александр Алексеевич! Тут ведь как могли, хуже не можем. Нам и лестно — сам Бобров!..

— О, Пётр Васильевич, самоучижение паче гордости! Признаюсь, поначалу был несколько озадачен: не бывало у меня такого, чтобы получить отказ моим условиям от маленькой земской больницы. Право, есть у вас характер!

Расстались друзьями.

Есть коллективная фотография. На ней Бобров, Изергин, Алексин. Разглядываю и не сразу понимаю, в чем её особинка, явно дающая о себе знать, но не сразу улавливаемая. И обнаруживаю: да они же удивительно друг на друга похожи! Бородки клинышком, одинаково подобранные усы, открытые лбы. Жилетки под строгими пиджаками — само собой. Видимо, таковой была мода у практикующих врачей, они ей следовали. А ещё каждый здесь похож на Чехова. А Чехов на них.

Когда случилась та встреча и состоялся упомянутый разговор, Александр Алексеевич Бобров доживал свой последний год. Теперь его непрестанно мучил вопрос: кому передать санаторию, кто способен подхватить его дело, чтобы был он обеспечен соответствующим знанием, потребными навыками, а главное, душевной отзывчивостью и непременной твёрдостью в проведении линии? Так спрашивал себя, перебирая в памяти известных ему многочисленных медицинских персон.

Поглядев на Петра Изергина, порасспросив коллег, наведя, как говорится, справки, а главное, включив на полную мощь свою годами проверенную интуицию, сказал себе: да, это — он. Если захочет. Если отзовётся. Надо звать и говорить.

Послал с нарочным записку Изергину: если пожалуете на нашу с Екатериной Дмитриевной дачу, будем рады встретить.

Пётр Васильевич откликнулся незамедлительно. Застал Боброва в шезлонге на открытой веранде. Он кутался в плед, его знобило. Но уходить в дом профессор не хотел: гуляющий ветерок с моря помогал дыханию.

Разговор получился долгим. И другим получиться не мог, потому что встретились два человека, для которых созидание было делом конкретным, с непременным учётом предстоящих трудностей и перебором путей их преодоления. Много чего им надо было обсудить.

Изергин дал согласие на поступившее предложение тут же, будто знал заранее и успел обдумать. Предложение Боброва было для него как вспыхнувшая люстра в тёмной комнате.

Бобров увидел, как заострились черты лица молодого человека, едва прозвучало приглашение возглавить необычный санаторий. Молодой доктор шагнул к краю веранды и остался там, лицом к морю. Так и стоял некоторое время, видимо, переживая и собираясь с мыслями. Все последние годы, занимаясь врачебной рутиной, он чувствовал, что главное для него ещё где-то впереди. И этот момент пришёл? Сейчас и здесь открывается ему дело крупное и определённое, гуманное по исходной сути, достойное целой жизни: лечить детей.

А Бобров в то же время, подтягивая к подбородку плед, думал удовлетворённо, не мог так не думать: «А ведь я не ошибся!»

Пётр Васильевич сказал, что идея Александра Алексеевича ему нравится, он понимает всю значимость её для собственной судьбы, он идёт на это с полным осознанием ответственности и всего себя посвятит делу, но как человек обязательный и верный, именно сейчас, с рук на руки, санаторий принять не может. Нужно время подготовиться. Подготовиться как медику. Детский костный туберкулёз — сплошная специфика. Нужно присмотреться к топографии этого континента, чтобы уверенно пуститься в путь.

— Сколько вам нужно?

— Возможно, год. Может быть, два.

— Слишком долго, Пётр Васильевич! Вы же видите: могу не дотянуть.

— Но права не имею погубить дилетантизмом. Без подготовки нельзя. А себя не отпевайте раньше срока, Александр Алексеевич!

— Пока я больший специалист в туберкулёзе, чем вы, сам знаю. Вы лучше дайте слово: даже если меня не станет, придёте.

— Клянусь! — сказал Пётр Васильевич Изергин.

«Царь, царь, иди сюда!» 1913

В советские годы о посещении Бобровки царём Николаем II в печати не упоминалось. Никогда. И народная молва на всякий случай помалкивала — забыть спокойнее. В популярных брошюрках могли лишь иронически высказаться о малости сумм, вносимых царём на содержание болящих. Только в 2002 году Юрий Расторгуев в книге «Сто лет милосердия» написал об этом событии. Но, к сожалению, время, когда оно случилось, не было названо, даже хотя бы приблизительно: при Боброве или Изергине?

Я задавался этим вопросом, пока не обнаружил ответ в перешедших ко мне записях подробного рассказа бывшей больной, лечившейся у Изергина в 1912-1918 годах, Глафиры Ивановны Некрасовой. Запись была сделана в 1980 году, тоже бывшей пациенткой Бобровки — журналисткой В. И. Пишмановой. Глафире Некрасовой было в тот момент 78 лет, была она врачом-невропатологом на пенсии. Запись того рассказа автором завизирована.

Теперь мы можем увидеть визит императора в детскую лечебницу благодаря сохранившемуся документу — глазами приметливой десяти-двенадцатилетней девочки. И ещё одного мальчика (о нём — дальше)…

Император прибыл на большом автомобиле с сафьяновыми подушками. Предполуденное солнце плясало на сияющем никеле и мудрёно переплетённой начищенной меди. Одна фара была разбита: похоже, камень на горной дороге, выскочивший из-под больших колёс, оказался метким. Никто, впрочем, не обратил на фару внимания: было не до того. К визиту готовились, все подразделения санатория уже знали свой манёвр в обстановке высочайшей ответственности, — всё было сто раз вычищено, вылизано, расставлено по местам, строго проверено Петром Васильевичем. Напряжение было максимальным. Не только старших, но и детей захватило.

Возникли опасения за Петра Васильевича.

Среди нянечек и воспитателей, вспоминает Глафира Некрасова, было немало сочувствующих революционерам. В 17-м году они дружно прикололи к своим белым фартукам красные бантики. Так и детей настраивали. И вот, едва стало известно о визите, вдруг встревожилась няня Анюта: «А ведь нашего доктора могут за революционера принять^ за красного! Он же вон как заботится о бедняках — бесплатно лечит. Без всякой разницы с теми, за кого родители платят. Дочь кухарки Надя Горелова живёт на равных с сиятельной княгиней горбатенькой Люсей Трубецкой. Не арестовали бы теперь, не за ним ли едут!» «Мы очень гордились нашим добрым доктором», — добавляет много запомнившая Глафира Некрасова. Данные опасения особо окрепли, когда за всеми кустами вокруг вдруг обнаружились жандармы.

А накануне того ответственного дня появившаяся в палате, где лежала Граня Некрасова, строгая воспитательница Нина Николаевна Панова сообщила: завтра санаторий посетит наш император Николай II. Все будете перемещены на балкон, сказала она, а когда император появится,всем надо одновременно громко сказать: «Здравствуйте, Ваше Императорское Величество!» Понятно? Порепетируем. Несколько раз попробовали — получилось отлично.

На следующее утро и малолетние, и обитающие при них взрослые жители открытых санаторных веранд увидели, как на рейде Алупки в сопровождении двух миноносцев появилась императорская яхта. Значит, — не слухи, значит, скоро высокий гость, действительно, прибудет.

Царь приехал не один, а с Александрой Фёдоровной. Были с ним также (видимо, прибыли на других автомобилях) великие князья Александр Михайлович и Пётр Николаевич. Александра Михайловича сопровождала супруга — великая княгиня Ксения Александровна, сестра императора. Известная своей активностью в делах попечительства (среди которых — содействие «Красному кресту», забота о вдовах и детях моряков, шефство над ассоциацией по социальному обеспечению детей рабочих и военных), она особый интерес проявляла к туберкулёзным больницам. Вот и на всех официальных бумагах «Санатории для детей имени профессора А. А. Боброва» непременно значилось: «.состоящей под августейшим покровительством ея императорского высочества великой княгини Ксении Александровны».

С балкона Исаковского корпуса (позже его назовут 1-й Изергинский) Гране хорошо было видно, как подъ-ехала большая машина, из неё вышел царь, к нему тут же приросла толпа сопровождающих. Под балконом, откликаясь на детские голоса, царь поднял голову. Граня отметила невероятную голубизну его глаз. Дальше, как и было предусмотрено, император с сопровождающими появился на балконе. «Здравствуйте, Ваше Императорское Величество!» — дружно грянули из своих гипсов подготовленные дети. Царь вежливо поклонился. Только четырёхлетний Боря Гинзбург прозевал момент, когда надо было приветствовать всем одновременно. Ему показалось неприличным промолчать, и он исправился: в наступившей тишине тонким одиноким голоском всё-таки выкрикнул положенное приветствие. Дети, понятно, засмеялись, да и взрослые развеселились по-доброму.

Далее со своей террасы на втором этаже Граня Некрасова хорошо рассмотрела проход царя со свитой по аллее в сторону Медниковского корпуса (потом он будет — имени Н. К. Крупской). Пётр Васильевич шёл по левую руку от царя, по правую шла сестра — великая княгиня Ксения Александровна. Лицо Петра Васильевича было необычно порозовевшим, взволнованным. Наверное, опасается ареста, подумала бдительная Граня. В старости, вспоминая, она уточнит: «Мы тогда ещё не понимали, что волнуется он не за себя, а за санаторий».

Кстати, высоких гостей провели, видимо, по всем корпусам. Сохранилось свидетельство ещё одного очевидца царского визита, имени которого, к сожалению, назвать не могу, потому что он забыл его обозначить на своих воспоминаниях. Дельный, чёткий, ясный слог, отпечатано на машинке, проставлены страницы, переплетено в аккуратную обложку, всё на месте, только имени нет. Жалко.

Он рассказывает, что поступил к Изергину четырёх лет, в 1913 году. Отца мальчика за «неблагонадёжность» исключили из Петербургского университета без права проживать в столице, с ним, оставив Бестужевские курсы, уехала и мать. Можно добавить: а старшего брата отца вместе с семьёй отправили в Сибирь.

Интересно, поставила в известность доктора Изергина эта мамаша, нагрянувшая с больным ребенком, об определённой специфичности их семейной судьбы? Должна была бы поставить. Хотя вряд ли знала, что знаменитого доктора тоже когда- то отчисляли, причём с шумом на всю Россию. Он принял мальчика на лечение. О риске, видимо, не думал: если больному можно помочь, значит, надо помочь. Так причудливо соединилось два противоположных по сути обстоятельства: необходимость помочь семье «неблагонадёжных» — и вот этот приём на своей территории императора. Интересный исторический штрих, не правда ли? Из коллизий подобного рода Из- ергин и тогда, и потом всегда выходил с честью. Ибо вся его натура, а говоря пышно, пафос всей жизни были заострены на одном: на спасении ребёнка. Всё остальное было второстепенным.

Мальчик, о котором речь, лежал на открытой веранде на дальней от прохода кроватке. У изголовья сидела мама, бывшая бестужевка. Мальчик недавно получил от неё в подарок игрушечный пароходик и был невероятно счастлив крутить его и разглядывать. Отвлекло его только появление пышной делегации, во главе которой, как всем недавно объяснили, был царь. Он шёл по проходу между кроватями и помахивал рукой. Мальчику, видимо, стало досадно, что царь может его не заметить и не узнать о счастье, которое привалило ему. И мальчик закричал из своего далёка на всю веранду: «Царь! Царь! Иди сюда, посмотри, какой пароход!» «Группа от неожиданности остановилась, — пишет мемуарист — царь повернулся, сделал несколько шагов к моей кроватке, поздоровался с мамой, кивнул мне и двинулся дальше».

Дети есть дети, — все по-своему неблагонадёжны. Или наоборот.

Когда торжественная группа продвигалась по центральной аллее санатория, перед царём вдруг выступил мальчик — из числа выздоравливающих, «ходячих», бывший кадетик из военного училища. Он вытянулся в струнку, руки по швам, и замер, как и полагается стоять настоящему офицеру перед императором.

Одна только бойкая Наташа Горожанская десяти лет не пожелала быть в центре событий. Её заинтересовало авто императора, вокруг которого она, тоже «ходячая», и крутилась — стриженая наголо, в белом больничном платьице, под умилённым взором могучего шофёра. Обнаружив разбитую фару, девочка вынула из неё желтоватый осколок, напоминающий какой-нибудь ценный минерал, и попросила на память. Дядя-шофёр не возражал: «Вернёмся, всё заменим!» — отмахнулся добродушно.

Потом в палате Наташе все завидовали: шутка ли — такая красота! Не ведали, что к их игрушкам прибавилась ещё одна — почти символическая: этакий последний осколок империи.

О чём успели поговорить их величества с Изергиным, история, к сожалению, умалчивает. Высоким гостям всё показали, провели по корпусам, объяснили уникальность местного лечения — с опорой на блага чудотворного климата. Расставаясь, Пётр Николаевич (великий князь сам уже несколько лет лечился от туберкулёза — у него, правда, была лёгочная форма) и Ксения Александровна объявили, что каждый возьмёт на себя содержание двух маленьких пациентов из самых бедных семей. Это своё слово они держали вплоть до начала войны, когда и от них и ото всех прочих поступления прекратились.

Когда эта книга ещё дописывалась, фрагмент о посещении Николаем II Бобровки прочитала известный в Крыму историк, многие годы проработавшая в Воронцовском дворцемузее Анна Абрамовна Галиченко. «Вы искали дату царского визита? — спросила она. — А ведь её легко установить, заглянув в дневники Николая, они недавно изданы. Царь сам об этом написал». Я тут же заглянул. И — точно! С чувством призна-тельности Анне Абрамовне, привожу эту запись: «15 октября 1913 года. Вторник. …Пришёл домой в 12 час. После завтрака поехал с Комаровым в Айтодор, откуда с Ксенией и Минни за Алупку в детскую санаторию д-ра Боброва. Осмотрели несколько домов и обошли всех больных детей, находившихся или на балконах, или в саду на солнце. Санатория находится в прекрасном виде и приносит очень большую пользу больным туберкулёзом».

Известно, что небольшую церковь на территории Бобров- ки построили в основном на деньги великой княгини Ксении Александровны. За проект этого скромного храма с готовностью взялся знаменитый архитектор Николай Краснов — тот, что был создателем Ливадийского дворца, виллы Ксения в Симеизе, дворца Дюльбер в Мисхоре… Он сделал проект бесплатно. Лечебные корпуса для Бобровки он спроектировал также без всякой оплаты. Кстати, приложил руку к архитектуре Бобровки и молодой архитектор Лев Шаповалов — именно он построил знаменитый дом А. П. Чехова в Ялте. В Алупке он тоже работал без гонорара.

А храм, заложенный в 1901 году, то есть при Боброве, был закончен строительством при Изергине. В ноябре 1907 года престол был освящён во имя Святого Великомученика и Целителя Пантелеимона. Во внутреннем устройстве и на подступах архитектор заботливо предусмотрел интересы маленьких прихожан с физическими проблемами, облегчая доступ в храм тем, кто приходил сюда на костыликах, кого доставляли на носилках, а то и в кроватках.

Церковь Пантелеимона Целителя действовала до 1923 года. Затем её переоборудовали сначала под изоля-тор, потом под клуб с библиотекой. В таком состоянии я и застал её, когда семьёй стали ездить в Бобровку. Заглядывал сквозь узкие оконные проёмы, видел в глубине два ряда стульев, стол с графином. Никто и подумать не мог, что старое вернётся. Вернулось — в 1993 году. Сейчас здесь вновь проходят службы, на территории санатория часто появляется батюшка. Так что храм вновь исполняет ту миссию, ради которой были вложены в его строительство средства великой княгиней Ксенией Александровной.

«Перекуси!..» 1918

…На круглосуточный график поставили себя окрестные бандиты и мародёры. Местом притяжения их интересов был, конечно, санаторный продуктовый склад. Утрата его жалкого содержимого стала бы окончательной катастрофой. В этих условиях особое значение приобрела фигура сторожа. У него была винтовка.

Вторая винтовка была у Петра Васильевича.

На ночь он располагал её у коптилки в столовой. Сторож регулярно подходил к спящему детскому корпусу, а в основном берёг продуктовый склад. Нередко ночью со стороны склада прилетали звуки выстрелов и истошные крики сторожа. Изергин хватал винтовку и в одном белье бежал на помощь.

Туда же устремлялись могучий инвалид санитар дядя Вася, ночевавший в кухонной пристройке, молодой хирург Петя Добролюбов, загнанный в Крым своим туберкулёзом, подлечившийся и недавно взятый Изергиным на должность, другие сотрудники — катастрофу не допустили ни разу.

Все ходили по краю, конечно. Больше других рисковал руководитель. Он постоянно контактировал с внешним миром, а ничего хорошего от внешнего мира ждать не приходилось. Простой народ предпочитал сидеть по домам с коптилками на дельфиньем жире, керосина давно не было, и выбирался куда-либо только в интересах пропитания. Изергин отсиживаться не мог.

В очередной раз Изергин медленно двигался на санаторной линейке из Ялты в Алупку, завершив визит за продуктами: торговался за каждую копейку, выгодно обменял старый пиджак на крупу и несколько шматков говядины. Радовала неожиданно добытая банка сливочного масла — полная редкость.

Оставалось подняться на крутой склон, а дальше начинался долгий спуск — и лошадка побежит.

Но не тут-то было! Четыре небритых мужика с винтовками выкатились из придорожных зарослей.

— Стой, буржуйская рожа! — Маленькие очки и бородка однозначно выдавали классовую принадлежность одинокого возницы. Сопротивляться не имело смысла. Просто бы пристрелили. Пётр Васильевич, как сидел, ссутулившись, вожжи в руках, так и оставался сидеть. Мужики же стали резво выгружать его бесценную поклажу на обочину.

Только раз Изергин оглянулся, посмотрел на суетящихся мужиков — они, чтобы освободить руки, даже винтовки позакидывали за спину — и произнёс отчётливо: «Совести у вас нет».

И тут один из четверых, видимо, старший, подхватился: «Постойте, мужики, постойте! Так это наш доктор! Это он своим ребятам везёт! Ребятам?» — уточнил на всякий случай, не обознался ли.

— Ребятам, — подтвердил Изергин, — не себе.

— Всё — обратно! — скомандовал старший. — Быстро!

Кульки и свёртки стали возвращаться на место.

— Поезжай, доктор! Ты бы один всё-таки не ездил. Трогай!

После чего старший выдернул из-за спины свою винтовку и неожиданно выстрелил в небо: то ли хулиганил, то ли салютовал. А потом, когда Изергин начал движение и несколько удалился, вслед услышал:

— Доберёшься — сам перекуси! А то совсем тощий.

*Главы из книги. Журнальный вариант