30 лет спустя. Вьетнамский блокнот. МИР БУДДИЗМА. Олег Дзюба

С вьетнамским обычаем отправлять «денежные переводы» предкам, уже переселившимся на небеса, я познакомился лет тридцать назад, когда впервые оказался в Индокитае, приплыв сюда с Камчатки матросом научно-исследовательского судна «Вулканолог». В уютном дворике пагоды на Западном озере Ханоя вьетнамцы всех возрастов то и дело подкладывали в огонь жёлтой печи с разводами копоти на стенах целые кипы… стодолларовых банкнот, настолько похожих на подлинные, что почтенный американец в пробковом шлеме даже схватился за сердце и полез в барсетку за успокоительным.

В этой своеобразной традиции проявлялось и некоторое социальное неравенство. Пачки разноцветных бумажек, имитировавших старые вьетнамские деньги, можно было сжигать без каких-либо трат, взяв их из стопок, лежавших у ритуальной печи. А вот пожелавшим порадовать почивших родственников твёрдо конвертируемой валютой приходилось раскошеливаться, покупая псевдодоллары в имевшейся тут же лавочке.

Над озером пронёсся ощутимый порыв ветра, сбив несколько листьев с баньяна, росшего неподалёку от «долларовой» печи. Около полувека назад это дерево в присутствии самого Хо Ши Мина торжественно высадил президент Индии, навестивший Вьетнам, незадолго перед этим добившийся независимости от французов. Саженец этот, к нашим дням превратившийся в раскидистого великана, отнюдь не так прост. Черенок, из которого произрос его ствол, взят был от святого дерева, под которым некогда медитировал сам Будда!

На разлетевшиеся листья тут же набралось столько желающих, что в странах с менее терпимым к человеческим слабостям народом явно не обошлось бы без выяснения отношений. Но у буддистов это исключено. Уникальные сувениры поделили вполне мирно. Один из листьев оказался в моём блокноте и напоминает теперь о душных, но прекрасных днях, проведённых в этой стране бамбука и лотоса…

Пагода Тюа-Чан-Куок, во дворике которой я вместе с вьетнамцами сжигал фальшивые «баксы», – не просто древняя, но древнейшая, ведущая свои хроники чуть ли не с VI века нашей эры. Правда, с той поры она не раз переезжала с места на место, пока не обрела своего сегодняшнего очарования у озера. Кстати, в пору жестокой, хотя никем и не объявленной, американо-вьетнамской войны оно едва не поглотило в своих водах кандидата в президенты США. Знаменитый своей «ястребиностью» и, видимо, не в последнюю очередь поэтому проигравший выборы Джон Маккейн в 1967 году угодил в Западное озеро, прыгнув с парашютом по причине непредвиденного «знакомства» его самолёта с советской ракетой.

Потонуть будущему соискателю кресла в Белом Доме не дал местный рыбак, случайно оказавшийся в своей лодке на озере во время воздушного налёта американцев и взявший Маккейна в плен. Сменив несколько мест заключения, политик оказался в главной тюрьме вьетнамской столицы.

В плену ему пришлось несладко, хотя могло быть и хуже – ведь многие из сбитых над Северным Вьетнамом американских пилотов домой вообще не вернулись. Вьетнамцы с попавшимися в их руки воздушными налётчиками не церемонились, пока сам «дедушка Хо» не призвал по радио свой народ оставлять пленных неприятелей в живых, поскольку на них у правительства имелись свои виды. Слово Хо Ши Мина для страны было непреложным законом, потому американцев убивать на месте перестали, предпочитая выменивать на оказавшихся в сайгонском плену вьетнамских партизан.

Что же касается Маккейна, то в Ханое любят рассказывать, как он, побывав во Вьетнаме в мирные годы, узнал, что его спаситель-рыбак живёт, по американским понятиям, в нищете, и подарил ему дом.

Военных руин в Ханое к нашим дням не осталось. Но не для всех страдания ушли в прошлое. Дядя Квиня без вести пропал в Южном Вьетнаме, куда его отправили по тропе Хо Ши Мина, так сказать, в служебную командировку – бороться с сайгонским режимом. Чтобы отыскать его останки, семье пришлось обратиться за помощью к экстрасенсу. Только когда с покойным попрощались в соответствии со всеми принятыми во Вьетнаме ритуалами, для семьи кончилась война.

Впрочем, от напоминаний о ней во Вьетнаме никому не избавиться… В одном из эпизодов романа Грэма Грина «Тихий американец» главный герой приезжает во время войны за независимость в атакованный партизанами городок Фат-Дьем: «… Когда-то епископ Фат-Дьема побывал в Европе и вывез оттуда культ Богоматери из Фатимы – явление Девы Марии кучке португальских детей. Вернувшись домой, он соорудил в Её честь грот возле собора и каждый год устраивал крестный ход… Даже многие буддисты, составлявшие около половины окрестного населения, не в силах были отказаться от такого развлечения, а тот, кто не верил ни в какого бога, питал смутную надежду, что все эти хоругви, кадила и золотые дары уберегут его жилище от войны…

Тут же под нами стояло, сидело и лежало всё население Фат-Дьема. Католики, буддисты, язычники – все забрали самые ценные свои пожитки: жаровни, лампы, зеркала, шкафы, циновки, иконы – и перебрались на территорию собора… другого убежища не было; даже на лестнице, которая вела на колокольню, заняли каждую ступеньку, а в ворота всё время продолжали протискиваться новые люди, неся на руках детей и домашний скарб. Какова бы ни была их религия, они надеялись, что тут им удастся спастись. Мы увидели, как сквозь толпу к собору проталкивается молодой вьетнамец с ружьём, в солдатской форме; священник остановил его и забрал винтовку. Патер, который был со мной на колокольне, объяснил:

– Мы здесь нейтральны. Это – владения Господа Бога…».

Вьетнамцы предпочитают жить по канонам фэн-шуя. Это, в частности, подразумевает необходимость учитывать направления потоков энергии. Поэтому, например, просто так, где попало, дома обычно не строят. Неподалёку от Ханоя я увидел целый городок-призрак. В переживающей экономический взлёт стране ныне строительный бум, но подрядчики не учли чего-то очень важного, что требовали традиции, и люди отказались там жить.

Ханойский храм Ван Мьеу – целый комплекс пагод, основанный чуть меньше тысячи лет назад, – посвящён Конфуцию. Этот уголок столицы знаменит тем, что император Ли Тхань Тонг вскоре после возведения святилища открыл в нём первый вьетнамский университет. Без конфуцианства в те поры никакая приличная карьера сложиться не могла, а мандарины, как называли на китайский манер высших чиновников, заинтересованы были не только в преемственности, но и в династийности. В Ван Мьеу простых смертных, не принадлежавших к какой-либо династии, не принимали. В дальнейшем требования к происхождению «абитуриентов» смягчились, а притягательность возросла, так как выпускники, выдержавшие экзамены, сразу же становились мандаринами, хотя на первых порах и без должности. О подделке дипломов не могло быть и речи, ибо таковые представляют собой каменные плиты, водружённые на спины каменных же черепах, олицетворяющих здесь мудрость и терпение. На 82 плитах красовались и поныне красуются имена множества выпускников Ван Мьеу, и добавить лишнюю надпись не рискнул бы даже самый лихой соискатель-авантюрист.

Вьетнамцы так дорожат этими свидетельствами учёности, что во время американских бомбардировок зарыли черепах вместе с плитами поглубже в землю. Около черепахо-дипломов я увидел стайку девушек-магистров в синих мантиях и шляпках, отдалённо напоминающих польские конфедератки. Все они норовили погладить черепах изящными ладошками. Судя по всему, прикосновения были на счастье и на карьеру. Образовательный ценз они себе обеспечили, а соответствующие должности – дело наживное.

Приехав в страну через много лет, поневоле ищешь то, что когда-то произвело сильное впечатление. Три десятилетия назад таковой без сомнения была для меня «велосипедная пурга», разгуливавшая по улицам Ханоя и Хошимина. Но теперь в столице её уже нет. Перелетев в бывший Сайгон, я убедился, что и там велосипедов почти не осталось.

Грэм Грин в упоминавшемся здесь романе описал реальную «велосипедную» акцию по устрашению сайгонцев, которую с подачи американцев затеял рвавшийся к власти генерал-экстремист Тхе. Самодельные бомбы собирали в цилиндрических корпусах велосипедных насосов и взрывали на велостоянках. Прототипом этого террориста считается реально существовавший командир военного крыла секты Као Дай, которую ныне именуют синкретической религией.

Это сугубо вьетнамское явление, отдалённо напоминающее бахаизм, почитает в качестве святых Льва Толстого вкупе с Лениным и даже Горбачёвым.

Теперь же Као Дай, в чей украшенный свастиками главный храм неподалёку от Хошимина собирается немало туристов, скандально себя не проявляет. Агрессивны разве что торговцы сувенирным хламом, обступившие меня возле каодаистского собора, внешне напоминающего католический двухбашенный костёл.

Но если бы новым злоумышленникам пришлось искать оболочку для своих взрывных умыслов, то велонасосы уже не подойдут. Крутить педали во Вьетнаме теперь немодно. Пришедшая в себя после бесконечных войн страна полностью пересела на всевозможные скутеры, мотоциклы, мопеды и мотороллеры, снующие по улицам наперекор всем мыслимым и немыслимым правилам. Светофоры и регулировщики в двух крупнейших вьетнамских городах, конечно, имеются, но рассматриваются моторизованной публикой скорее как деталь городского пейзажа. Все едут, куда хотят, не пренебрегая и встречной полосой.

Главная заповедь пешехода, которой со мной поделились друзья, звучит так: не думай о себе, не думай о семье, не думай о судьбе – иди спокойно, авось объедут! Но массовая моторизация вьетнамцев меня не раздражала. Что, в самом деле, плохого, когда крестьянин приезжает к своему наделу на собственном скутере или на чём-нибудь покруче?

А вот освобождённая от бесчисленных лодок хошиминская река Сонг Сай Гон изрядно опечалила. В 1981 году я наблюдал за речной жизнью с борта «Вулканолога» и не мог надивиться многообразию этого безыскусного, чарующего бытия. Тогда я записал в своём блокноте: «Сайгон-ривер, как её порой называют на неизжитый ещё окончательно американский манер, просыпается рано. В воскресенье особо оживлённой её не назовёшь, зато понедельничным утром в рассветной полутьме только и слышен скрип уключин, плеск вёсел и голоса лодочниц. Мужчин в этих судёнышках редко увидишь. Мелькнул, правда, один перевозчик, так все на борту сбежались посмотреть на него. С берега на берег он доставлял кого-то в подобии водного велосипеда из наших парков культуры и отдыха. Гребец работал ногами, но руки тоже были при деле, ими он умудрялся попутно чистить неведомый мне тропический плод. А лодки с девушками – одна управляется с кормовым веслом, другая с носовым – заменяют хошиминцам речные трамвайчики.

Лодкам причалы не нужны, запрещающих знаков тоже не видно, так что можно пристать к любой пальме. Все лодочницы в широкополых соломенных шляпах. С верхней палубы лиц не разглядишь, и кажется, будто река усеяна множеством жёлтых поплавков. Мальчишка, выменявший у наших матросов на гроздь бананов футболку с олимпийским мишкой, помахал ею над головой, словно флагом. Лодочницы подплыли и тут же выкупили его добычу, затем высадили чуть дальше седоков и тут же приобретение перепродали».

Сейчас на реке настроили мостов, и лодочный промысел угас…

К счастью, в красивейшей хошиминской пагоде Винь Нгуем почти всё по-прежнему. Опять обращусь к собственным записям восьмидесятых годов:

«По мраморным плитам солнечного двора гоняли на велосипедах две девчушки, а в тени деревьев чинно расхаживали монахи. Сиреневые одежды мелькали по всему теневому периметру, но особенно много их вилось близ лестницы, уводившей туристов или таких же, как мы, моряков в главные залы храма.

Самосозерцание, которому, судя по всему, предавались монахи, было исполнено непринуждённого величия. Не замечая, казалось бы, никого, они всё же умудрялись не сталкиваться и, шелестя подошвами резиновых сандалий, кружили подобно осенним листьям.

Поднимаясь по ступеням, я едва увернулся от очередного монаха, сбегавшего вниз вслед за крохотной белой собачонкой. За ним увязались дети, о чём-то расспрашивая на ходу. Шумная их стайка пронеслась мимо и юркнула под террасу. Другой монах, потревоженный несвойственной пагоде суетой, приподнялся было со скамьи, но, покачав головой, вновь улёгся на полированные доски и вернулся к изучению потрёпанного фолианта.

…Резные двери без скрипа сомкнулись за моей спиной, и я замер, встретив взгляды сразу трёх статуй Будды, восседавших в позе лотоса на высоком, почти в рост человека, алтаре. Тут же стояло несколько столиков. На них и просто на ковре были разложены тонко сработанные из тёмного дерева драконы, черепахи и другие существа. Я взял в руки дракона. Он оказался чем-то наподобие погремушки, только не для детских забав, а для храмовых ритуалов. Подивившись искусству резчика, я вернул сказочного зверя на место и отошёл влево, где за стеклом тёмных витрин виднелись яркие даже в полутьме картины, изображавшие рождение Будды и борьбу со злыми духами.

Между картинами и алтарём светился проход, ведущий к другому алтарю, на котором было несколько ваз с фруктами – видимо, пожертвования. У ног статуи виднелся траурный фотопортрет седовласого старца. Откуда-то из-за колонн, неслышно ступая, появилась женщина с пучком курительных палочек и, запалив несколько из них, установила у алтаря, склонившись перед Буддой в низком поклоне. Я осторожно отошёл. Чужое горе не для посторонних глаз. В этом приделе у стены в неглубокой нише чернели едва ли не сотни пластинок с выведенными белой краской именами и датами жизни. Иные были без фотографий, с других смотрели разные, но чаще всего молодые лица. И даты смерти нередко падали на годы совсем недавней войны.

Снова солнечный двор и неспешное мелькание сиреневых людей. Проще всего счесть монахов отшельниками, раз и навсегда оторвавшимися от мира. Почему же тогда врывались в эти вечно сонные пагоды сайгонские полицейские, избивая их молчаливых обитателей? Почему расцветали сайгонские улицы от разноцветных одежд в дни буддийских демонстраций?..

Часом раньше мы проезжали площадь с бывшим президентским дворцом. Когда-то все журналисты, аккредитованные в Сайгоне, сбежались к ней на дым живого факела. Протест буддистов вылился в самосожжения. Они сжигали себя под голубым небом, перечёркнутым инверсионными следами американских военных самолётов…».

Юных велосипедисток во дворе я на этот раз не обнаружил. Им просто негде было развернуться, так тесно стало у главной башни. И молящихся перед статуями стало в десятки раз больше. А что прибавилось в пагоде, так это торговцы птицами, предлагающие визитёрам за доллар отпустить на свободу какую-нибудь тропическую птаху. Я припомнил наши собственные обычаи и название сборника Андрея Вознесенского «Выпусти птицу». Потому и не стал скупиться, хотя на всю добычу птицелова денег, оставшихся у меня перед отлётом, всё равно не хватило.

Ханой-Хошимин-Москва

Фото автора