УЧЕНИКИ. Вера БЕГИЧЕВА

КУЛЬТ И КУЛЬТУРА

Журнал не раз обращался к роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». И ни одна из публикаций практически ни в чём не повторяла другую. Таков этот роман – многоплановый, полный глубоких мыслей, отнюдь не лежащих на поверхности, а открывающихся лишь подлинному исследователю, способному в чём-то стать вровень с одним из замечательных религиозных мыслителей, каковым, несомненно, был Михаил Булгаков. С первых же дней выхода в свет «Мастера и Маргариты» роман этот притягивает к себе творческих людей, побуждает к духовному поиску. Увлекает оригинальный, непривычный взгляд автора на евангельские события, сложные ходы, аналогии, внутренние трактовки…

Автор предлагаемого очерка Вера БЕГИЧЕВА пишет об учениках Иешуа Га-Ноцри, в образе которого, по мнению многих исследователей, писатель запечатлел Иисуса Христа. О тех, кто, как показал в своём романе Булгаков, готов был идти на муки и смерть за Него. Потому что эти люди находили в Нём то, что забыло тогдашнее общество, – живой Дух истины и любви…

И Слово было Бог

На первый взгляд кажется, что в ершалаимских главах «Мастера и Маргариты» у бродячего философа Иешуа Га-Ноцри один-единственный ученик – бывший сборщик податей Левий Матвей, и иных нет. Сам Левий убеждён в этом.

«Хотя мы не можем обнаружить – в данное время, по крайней мере, – каких-либо его поклонников или последователей, тем не менее ручаться, что их нет, нельзя», – говорит Пилат, но тоже считает себя единственным настоящим учеником Иешуа, понявшим его даже лучше, чем Левий Матвей («Ты жесток, а тот жестоким не был»). Прокуратор говорит о «тайных друзьях Иешуа Га-Ноцри», но сам не верит в их существование. А между тем именно из-за наличия большого числа «тайных друзей» и «поклонников» и был распят Иешуа Га-Ноцри.

Из слов Пилата на суде ясно, в чём его обвиняли: «Зачем же ты, нищий бродяга, на базаре смущал народ, рассказывая про истину?.. Праздные зеваки в Ершалаиме ходили за тобою по пятам» – множество людей, а не один лишь Левий Матвей!

«Ты слышишь, прокуратор?» – гневно вопрошает Пилата первосвященник Каифа. (Шум огромных толп народа доносится до собеседников из-за ограды дворца.) «Неужели ты скажешь мне, что всё это… вызвал жалкий разбойник Вар-равван?» Да у Иешуа тысячи, десятки тысяч поклонников, учеников и последователей!

«Никто меня тогда в Ершалаиме не знал», – рассказывает он о своём приходе в город. Но послушав – узнали и поверили. Пилат раз в жизни говорил с Иешуа, но с гордостью называет себя его учеником. И Левий Матвей, лишь единожды поговорив с Иешуа, бросил деньги на дорогу, потому что они стали ему ненавистны, и отправился странствовать с учителем. И «хладнокровный убийца» Марк Крысобой, по словам самого Иешуа, доведись им поговорить, стал бы «добрым», «резко изменился бы». И прокуратор не сомневается, что это бы ему удалось: «Я полагаю, – отозвался Пилат, – что мало радости ты доставил бы легату легиона, если бы вздумал разговаривать с кем-нибудь из его офицеров или солдат. Впрочем, этого и не случится, к общему счастью, и первый, кто об этом позаботится, буду я».

Не зря прокуратор, отправляя осуждённого на казнь, распорядился, «чтобы команде тайной службы было под страхом тяжкой кары запрещено о чём бы то ни было разговаривать с Иешуа или отвечать на какие-либо его вопросы».

И сам же первый вскоре раскается в содеянном… Разве можно воспрепятствовать величайшей силе на земле – Cлову, даже убив того, кто его произносит, даже заставив его замолчать навсегда? Как установлено исследователями, все персонажи ершалаимских глав заимствованы Булгаковым из Нового Завета, апокрифов, церковного предания и народных легенд, и среди них значительную долю составляют тайные христиане.

В Вифании, у огородника

«Я один в мире», – говорит Иешуа на суде Пилата. Но в странствиях своих он и его верный спутник Левий Матвей останавливаются на отдых и ночлег у последователей и сторонников: «Позавчера днём Иешуа и Левий находились в Вифании под Ершалаимом, где гостили у одного огородника, которому чрезвычайно понравились проповеди Иешуа. Всё утро оба гостя проработали на огороде, помогая хозяину».

Селение Вифания близ Иерусалима – то самое, где Христос, согласно Евангелию от Иоанна, воскресил Лазаря (Ин 11:1–45). В последнее Своё посещение Иерусалима Он поселился в Вифании в доме Лазаря и его сестёр Марфы и Марии, откуда каждый день уходил с учениками в город для проповеди Своего учения: «За шесть дней до Пасхи пришёл Иисус в Вифанию, где был Лазарь умерший, которого Он воскресил из мёртвых. Там приготовили Ему вечерю, и Марфа служила, и Лазарь был одним из возлежавших с ним», а Мария помазала Ему ноги миром (Ин 12:1–3; ср. Мф 21:17; 25:5; Мк 11:11–12; 14:3). Иными словами, булгаковский огородник, приютивший в Вифании Иешуа и его спутника, – это евангельский воскрешённый Лазарь.

Фра Беато35656 3

Христос-садовник: Явление Христа Марии Магдалине. Фра Беато Анджелико. 1440–1441

Основой для изображения Иешуа работающим на огороде послужил евангельский текст о явлении воскресшего Христа Марии Магдалине: «Мария стояла у гроба и плакала… обратилась назад и увидела Иисуса стоящего; но не узнала, что это Иисус… Она, думая, что это садовник, говорит Ему: Господин, если ты вынес Его, скажи мне, где ты положил Его, и я возьму Его», но тут Он с нею заговорил, и она Его узнала, и бросилась к Его ногам (Ин 20: 11–17).

Очевидно, по мысли Булгакова, Иисус после Воскресения явился Марии таким, каким она видела Его в Вифании, в саду своего брата: Бог читает в сердце каждого, с каждым говорит на его языке, каждому является в понятном ему обличье. Роман Мастера – не спор с евангельскими текстами, а раздумье над ними, их художественное истолкование.

Человек с кувшином

Заметив на базарной площади гречанку Низу, в которую влюблён, булгаковский Иуда бежит за нею вслед, «едва не сбив с ног какого-то прохожего с кувшином в руках». Булгаковед А. Зеркалов первым указал, что у этого «прохожего с кувшином» имеется евангельский прототип: «человек, несущий кувшин воды» – слуга «хозяина дома», где происходила Тайная вечеря (Лк 22: 10–11; ср. Мк 14: 13–14).

Согласно церковной традиции, именно этот дом упоминается в Деяниях Апостолов, где рассказывается, как апостол Пётр, выведенный ангелом из темницы, «пришёл к дому Марии, матери Иоанна, называемого Марком, где многие собрались и молились» (Деян 12:12), и нашёл там приют и кров. «Можно подумать, что в упоминаемое время она находилась уже во вдовстве», – пишет о хозяйке дома архимандрит Н. Бажанов. После смерти мужа, некогда приготовившего «горницу большую устланную» для Тайной вечери Христа и Его учеников (Лк 22:12; ср. Мк, 14:15), она продолжила его дело.

«В подворотне какого-то двора» Иуда шепчется с Низой, «отворачиваясь от какого-то человека, который с ведром входил в подворотню»: с тем же кувшином – древневосточной и античной заменой современных вёдер.

«Человек с ведром» (кувшином) входит в подворотню именно этого дома, и значит, именно в этом доме он слуга. Иуда шепчется с Низой в подворотне дома Марии и её мужа, родителей Иоанна Марка, приюте апостолов, месте молитвенных собраний христиан, месте Тайной вечери. Символично, что именно из подворотни этого дома, по Булгакову, начинается для предателя Иуды путь к заслуженному возмездию.

Слова на пергаменте

Булгаковский секретарь Пилата – человек, в душе которого, как и в душе прокуратора, под воздействием речей Иешуа на наших глазах совершается нравственный переворот.

По ходу допроса разительно меняется не только мимика секретаря, но и его душевное состояние: «Удивление выразилось на лице секретаря, сгорбившегося над низеньким столом и записывавшего показания. Он поднял голову, но тотчас же опять склонил её к пергаменту… Секретарь перестал записывать и исподтишка бросил удивлённый взгляд… Секретарь вытаращил глаза на арестанта и не дописал слова… Секретарь смертельно побледнел и уронил свиток на пол… Секретарь думал теперь только об одном, верить ли ему ушам своим или не верить. Приходилось верить… Секретарь поднял свиток, решил пока что ничего не записывать и ничему не удивляться».

Роковой для Иешуа донос Иуды – обвинение в оскорблении императора – вызывает у него не «озабоченность и испуг», как в черновой редакции, а неуместное в его должности сострадание к подследственному: «Всё о нём? – спросил Пилат у секретаря. – Нет, к сожалению, – неожиданно ответил секретарь».

Допрос возобновляется. Иешуа говорит о своём отношении к государственной власти – излагает те эсхатологические, эгалитаристские идеи, в которых угнетённые, начиная с эпохи поздней античности, столетиями видели главную суть евангельского учения: «что всякая власть является насилием над людьми и что настанет время, когда не будет власти ни кесарей, ни какой-либо иной власти. Человек перейдёт в царство истины и справедливости». Об этом пророчествовал апостол Павел: «Он (Иисус) предаст Царство Богу и Отцу, когда упразднит всякое начальство, всякую власть и силу» (1 Кор 15:24). «Секретарь, стараясь не проронить ни слова, быстро чертил на пергаменте слова». Не исключено, что и ему они западали в душу.

Наконец Пилат «объявил, что утверждает смертный приговор, вынесенный в собрании малого Синедриона преступнику Иешуа Га-Ноцри, и секретарь записал его слова».

В черновиках романа Иешуа сравнивает записи секретаря с записями Левия Матвея («Зачем записывает?» – спросил Пилат о бывшем мытаре. «А вот тоже записано, – сказал арестант и указал на протоколы»). Как и Пилат в окончательном тексте романа («Он неверно записывает за мной», – говорит Иешуа о Левии Матвее. «За тобой записано немного, но записанного достаточно, чтобы тебя повесить», – отвечает прокуратор, имея в виду судебные записи секретаря).

Секретарь не еврей (иначе он, подобно Каифе, не мог бы в канун праздника находиться под кровом иноверца). Он и не римлянин (когда Пилату понадобилось приватно переговорить с Иешуа в присутствии этого свидетеля, прокуратор, до этого ведший допрос по-гречески, «спросил по-латыни», явно рассчитывая на то, что секретарь этого языка не знает и их разговора не поймёт). Судя по всему, он грек.

Вход в горницу Тайной вечери. Иерусалим

Из авторов Евангелий греком был лишь апостол Лука. Это был человек образованный – он изучал философию, живопись и медицину, был врачом и художником. Услышав проповедь Христа, Лука уверовал в Него и последовал за Ним. «Лука писал на превосходном греческом языке, который был распространён на Востоке, – рассказывает историк И. С. Свенцицкая. – Он не был жителем Палестины, возможно, происходил из Антиохии Сирийской – крупнейшего города с грекоязычным населением».

Секретарь – единственный свидетель беседы Иешуа и Пилата. Откуда, если не от него и из его записей, узнали ученики и последователи Иешуа, как происходил его допрос на суде римского прокуратора? Даже если булгаковский секретарь Пилата и не евангелист Лука (писатель нигде впрямую этого не говорит, лишь осторожно намекает), перед нами, несомненно, ещё один, наряду с Левием Матвеем, автор записей-логий, послуживших основой Четвероевангелия.

Командир сирийской алы

На время казни Иешуа прокуратор распорядился отправить для охраны Лысой Горы «вспомогательный кавалерийский полк – сирийскую алу».

Впервые её командир появляется перед читателями сразу после вынесения приговора. Кавалерийская ала скачет через площадь от места своей временной дислокации – гипподрома – к Хевронским воротам, чтобы оттуда «кратчайшей дорогой проскакать к Лысой Горе. Летящий рысью маленький, как мальчик, тёмный, как мулат, командир алы – сириец, равняясь с Пилатом, что-то тонко крикнул и выхватил из ножен меч. Злая вороная взмокшая лошадь шарахнулась, поднялась на дыбы. Вбросив меч в ножны, командир ударил плетью лошадь по шее, выровнял её и поскакал в переулок, переходя в галоп, за ним по три в ряд полетели всадники в туче пыли».

Затем мы видим его на четвёртом часу казни. «Маленький командир алы … жалея солдат, разрешил им из пик, воткнутых в землю, устроить пирамиды и набросить на них белые плащи, под этими шалашами и скрывались от безжалостного солнца сирийцы».

Как явствует из текста, послужившего Булгакову литературным источником для создания этого образа, маленький командир алы испытывал жалость не только к своим солдатам.

Упоминания о нём отсутствуют в новозаветных текстах и апокрифах. Его образ почерпнут Булгаковым в книге «Крестные муки Господа Бога Иисуса Христа» (1833) немецкого поэта-романтика и собирателя фольклора Клеменса Брентано – записи видений монахини Анны-Катарины Эммерик*, канонизированной Католической Церковью. Книга её видений канонической не признана, но рекомендована к чтению верующим как душеполезная. Издана она и на русском языке с послесловием православного священника.

«На Голгофе заняли посты 50 солдат, – рассказывала Анна-Катарина. –Командовал этим отрядом араб Абенадар, крещённый позднее под именем Ктесифон». Когда толпа хотела побить камнями доброго разбойника, распятого рядом с Христом и во всеуслышание признавшего Его Сыном Божиим, «Абенадар предотвратил избиение, разогнал разъярённую толпу, вооружённую камнями». Услышав, что толпа хулит Христа, Абенадар «запретил всякое злословие». Когда Распятый произнёс: «Жажду» и какой-то солдат смеха ради обмакнул губку в уксус и желчь, «Абенадар пожалел Иисуса, забрал у солдата губку, выжал её и наполнил чистым уксусом. Он насадил её на тонкую трость иссопа и поднял её на острие своего копья к устам Иисуса».

Смерть Спасителя потрясла его, рассказывает Анна-Катарина. «Абенадар, сидя в седле, держался вплотную к холму. Внутренне содрогаясь, он долго вглядывался суровым взором в лик Господа нашего… И тогда на Абенадара снизошла милость Божия». Он «ударил себя кулаком в грудь, громко возглашая голосом обновлённого человека: «Велик Господь всемилостивый, Бог Авраама и Иакова, воистину Человек этот праведник и воистину Сын Божий!» Абенадар больше не хотел состоять на службе противников Иисуса». Он передал команду помощнику, «а сам устремился в пещеры долины Еннома. Прибыв туда, Абенадар сообщил ученикам, прятавшимся в них, о смерти Господа». Показательно, что, описывая возвращение в Ершалаим сирийской алы, Булгаков ничего не говорит о её командире – всё тот же он или прежний уже успел оставить свой пост…

Испитие воды живой

Из раннехристианских источников известно, как гонители, хулители и даже палачи Христа становились мучениками, исповедниками и апостолами веры. Булгаков в своём повествовании развивает этот евангельский мотив.

«Он всё время пытался заглянуть в глаза то одному, то другому из окружающих и всё время улыбался какой-то растерянной улыбкой», – так, по словам начальника тайной службы прокуратора, вёл себя Иешуа во время казни. Не все из «окружающих» остались бесчувственны к этому.

В Евангелии сказано: «Один из воинов копьём пронзил Ему ребра, и тотчас истекла кровь и вода» (Ин 19:34). Точно так же и Дисмаса, и Гестаса, и Иешуа Га-Ноцри в романе Мастера убивает копьём рядовой солдат, палач: «Славь великодушного игемона! – торжественно шепнул он и тихонько кольнул Иешуа в сердце». Солдат-палач явно жалеет распятого Иешуа, которого по приказу прокуратора добивает, облегчая ему предсмертные муки.

Образ сочувствующего солдата появляется и в книге видений Анны-Катарины Эммерик. По её словам, ещё когда Христа вели изуверски связанным из Гефсиманского сада на допрос во дворец первосвященника, сжалившись над Узником, «палачи развязали верёвки на руках Иисуса, а один из стражников, проникшийся сочувствием к Нему, принёс воды из источника, расположенного неподалёку. Иисус поблагодарил солдата и сказал пророческие слова об «испитии воды живой» или о «потоке воды живой». Оба солдата, которые ослабили Иисусу узы и принесли воду из потока, приняли новую веру ещё перед смертью Иисуса и пришли в общину как Его ученики».

В Евангелиях палач поит распятого Иисуса на кресте «уксусом» (Мф 27:48; Мк 15:36; Лк 23:36; Ин 19:29–30), в романе Мастера – «водою», как милосердный солдат из видения Анны-Катарины.

«Если бы с ним поговорить…»

Руководил казнью Спасителя кентурион (сотник), которого позднейшее предание отождествит с воином-палачом, хотя в Евангелиях это два разных человека. Его тоже не оставит равнодушным смерть Христа и сопровождавшие её знамения: «Сотник же и те, которые с ним стерегли Иисуса, видя землетрясение и все бывшее, устрашились весьма и говорили: воистину Он был Сын Божий» (Мф 27:54; ср. Мк 15:29; Ин 19:29–30).

Позднеантичные источники сохранили его имя – Лонгин. Согласно средневековым апокрифическим легендам, он звался Гай Кассий Лонгин и был представителем знатного римского рода, потомком и полным тёзкой одного из убийц Юлия Цезаря. Как указывает лингвист И. Х. Дворецкий, в роду Кассиев прозвище (когномен) Лонгин было традиционным и считалось своеобразной фамильной принадлежностью.

Булгаковского сотника зовут Марк Крысобой. Его родового имени (номен гентиле) и прозвища Булгаков не называет, но, судя по всему, его полное имя – Марк Кассий Лонгин. В романе его именуют «Великаном» (лат. Лонгин, букв, «долгий, длинный»): «Яростные германцы чуть не загрызли Крысобоя-Великана»; «Великан Крысобой попался!». По характеру своему Марк Крысобой схож со знаменитым предком. Булгаковский Пилат называет его «хладнокровным убийцей». Таков Гай Кассий Лонгин в изображении античных авторов.

Великану Крысобою нисколько не жаль солдат, которых он калечит, подследственных, которых он истязает, осуждённых, казнью которых он руководит, германцев, которых он убивал в колониальной захватнической войне. И всё же, по мнению Иешуа, и он – не погибшая душа. В разговоре Пилата с «подследственным из Галилеи» речь заходит о Крысобое: «А вот, например, кентурион Марк, его прозвали Крысобоем, – он – добрый? – Да, – ответил арестант, – он, правда, несчастливый человек. С тех пор, как добрые люди изуродовали его, он стал жесток и чёрств…».

Мы расстаёмся с Марком Крысобоем поздним вечером 14 числа весеннего месяца нисана. Он удивлён и озадачен, обижен словами Пилата: «Людей вы калечите…» и глядит на прокуратора «в величайшем изумлении». Возможно, именно тогда впервые в жизни задумывается он над тем, что творит. Впервые в этом полузверином мозгу начинает совершаться человеческая работа удивления, раздумья, сомнения.

Иешуа различал в Крысобое возможность отречения от зла: «Если бы с ним поговорить, – вдруг мечтательно сказал арестант, – я уверен, что он резко изменился бы». Преображённый Пилат, «ученик» распятого нищего пророка, непроизвольно делает для кентуриона Марка то, что Иешуа сделать не успел…

Согласно апокрифической легенде, евангельский сотник страдал болезнью глаз. У Булгакова «лицо кентуриона было изуродовано: нос его некогда был разбит ударом германской палицы», поэтому он говорит «гнусаво» и глаза его косят: он не смотрит, а «косится» на одежду распятых, на собаку прокуратора. (Последняя деталь заимствована Булгаковым из книги видений Анны-Катарины Эммерик, где говорится, что Лонгин подвергался «частым насмешкам подчинённых за свой тупо косящий взгляд».) По преданию, уверовав, евангельский сотник исцелился.

«Лонгин был в числе стражей, приставленных Пилатом к Животворному телу Иисуса Христа, лежавшему во гробе, – свидетельствует его «Житие». – Когда же Господь преславно восстал от гроба и Своим чудным восстанием навёл на стражу ужас (Мф 28:2–4), тогда Лонгин и два воина окончательно уверовали во Христа и сделались проповедниками воскресения Христова».

Исследователи романа высказывают предположение, что не случайно Булгаков «переименовал» евангельского сотника из Гая, как его нарекли средневековые легенды, в Марка, и усматривают в этом имени намёк на то, что одним из исторических прообразов кентуриона Крысобоя является евангелист Марк. Действительно, «накладные серебряные львиные морды» на его рубахе (в черновиках – «панцыре»), упомянутые дважды, в сочетании с именем Марк – явный намёк на льва – символ евангелиста Марка.

«Критический анализ показывает, – отмечает религиовед Густав Гече, – что евангелист Марк не знал Палестины и, вероятно, был не иудеем, а язычником, обращённым в христианство, поскольку плохо разбирался в еврейских обычаях». Марк Крысобой, романный тёзка евангелиста, вполне подходит под эту характеристику.

Мысль о том, что кентурион Лонгин причастен к созданию Четвероевангелия, высказывалась и до Булгакова. Д. С. Мережковский в книге «Иисус Неизвестный» (1932) пишет: «Свидетельство… о минутах последних (Христа) – римское, «заведующего казнью сотника» – Лонгина».

«Знак известен только Толмаю»

Погребением Иешуа в романе Мастера распоряжается начальник похоронной команды при тайной службе прокуратора Толмай (искаж. греч. Птолемей – «боевой, искусный в военном деле»). Он служит римлянам и носит греческое имя, но в искажённой, арамейской форме, свидетельствующей о том, что он не грек, а иудей.

«Яма (гробница) закрыта, завалена камнями, – сообщается Пилату о месте погребения Иешуа. – Опознавательный знак Толмаю известен» – только ему одному. Если не от него, то как ученики Иешуа узнали, где погребён распятый, как могли воочию убедиться в том, что гробница опустела и их учитель воскрес? Так кто же он, этот булгаковский начальник похоронной команды, и кем был его исторический евангельский прототип?

Булгаковед Б. В. Соколов первым отметил, что так – Толмаем – звался отец одного из 12 апостолов, Нафанаила Варфоломея (евр. Натан-эль – «дал Бог» (личное имя) Бар-Толмай – «сын Толмая»).

22222897760786786Rasp

Распятие. Неизвестный богемский мастер.Около 1350

После сошествия Святого Духа на апостолов, после смерти, воскресения и вознесения Спасителя апостолы Варфоломей и Филипп проповедовали Евангелие в Сирии и Малой Азии. В Гиераполе оба они были распяты. Во время их казни в городе произошло землетрясение. Гиерапольцы «пришли в великий страх и с рыданиями просили святых апостолов сжалиться над ними и умолить Бога своего, чтобы земля не поглотила их, – повествует их «Житие». – Святой Варфоломей был повешен невысоко, и его скоро сняли. Но Филиппа не могли скоро снять со креста».

Апостол Филипп, сообщает «Полный православный богословский энциклопедический словарь», «в Иераполе был распят… и погребён потом апостолом Варфоломеем». Не оттого ли в романе Мастера его отец – начальник похоронной команды, совершившей погребение Иешуа Га-Ноцри?

Работая над романом, Булгаков пользовался широким кругом источников и трудами авторитетных историков своего времени, но не как слепой копиист, а как глубокий религиозный мыслитель и художник, масштаб дарования которого усилиями поколений булгаковедов с каждым годом всё ярче раскрывается перед нами.

Христианство в его понимании – это свет миру, однажды увидев который, уже невозможно оставаться во тьме, и невозможно погасить этот свет ни в других, ни в себе самом. Так было в дни земной жизни Спасителя, говорит Мастер своим романом, но он говорит это, обращаясь к людям своего времени и грядущих поколений, чтобы поддержать усталых и отчаявшихся и вразумить и остеречь гонителей веры.

* Другое написание в католической литературе, в том числе изданной в Ватикане, – Эммерих.

Copyright © Все права защищены. Дата публикации: