Здравствуй, Тринадцатый год!

В КОНТЕКСТЕ СОВРЕМЕННОСТИ

Давайте всерьёз отнесёмся к тому, что 2013 год провозглашён в нашей терпеливой, бедствующей и требующей от людей подвижничества стране, провозглашён на государственном уровне, объявлен президентским указом – Годом охраны окружающей среды. «Кампанейшина», «пиар»? Легко приклеить эти ярлыки. Но никакая кампанейщина, никакой пиар не могут появиться из ничего. Спекулировать можно только на реальности. Вообще «спекулянт» исконно, по-латыни – «наблюдатель», конъюнктурщик, отслеживающий спрос. Это само по себе не хорошо и не плохо, категорию нравственную это получает только в процессе, в приёмах, методах и в распределении выгод. Итак, отнесёмся к этому лозунгу по сути.

Год охраны окружающей среды – разберём предложение по составляющим.

Год? Ясно, что за год мы никакую окружающую среду ни от кого не охраним. Год может читаться как век или не читаться никак. В ХХ веке эту проблему только осознали: как глобальную и – катастрофического уровня; как насущную, приближенную к каждому – тоже. Но осознали всё-таки или нет? Если она стоит и сегодня? Или мы все только согласились на словах, что таковая есть? И, значит, вступили в ХХI век с наследием цивилизационной демагогии, словесных заклинаний (экология, духовность, мирное сосуществование, народовластие, свобода, социальная ориентированность государства)? И от этого наследия теперь предстоит освобождаться?..

Охрана. От кого? От себя? Каждый из нас, так или иначе, но потребляет то, что произведено с ущербом для окружающей среды. Да, скажете вы, да, скажем мы, но разве от нас – в смысле от каждого – это зависит? И будем правы. Вроде бы. Тут мы выходим на вопрос, который порождён самим существованием человечества, цивилизацией – что есть общество? Что оно может? Ибо общество – это круговая порука и круговая повинность, где индивид умножается на народ, не переставая быть самим собой. «Охрана окружающей среды» – то единственное, то самое «общее дело», та взыскуемая национальная идея, которую ищут, которой не хватает.

Почему национальная? А потому, что окружающая среда – и всемирна, как круговорот воды в природе, и национальна – как наличие или отсутствие у данной нации тех или иных природных ресурсов (что становится то благом, то проклятием в экономическом и экологическом плане). Как традиционное отношение к природопользованию (много её природы, или мало), к пространству и числу людей, составляющих нацию.

Окружающая среда. А что это такое? Кто кого окружает? Человек – «царь природы» или человек «раб природы»? Уже ни то и не другое, ибо мы отвергли (или нет?) правомочность самих понятий «царь» и «раб».

Уже лет сто тому назад человечество вступило в новую фазу своего существования. Так называемый окружающий мир перестал «окружать» человека – напротив, теперь человек стал для природы «окружающим миром», и уже не столько человек – часть природы, сколько природа – часть человека, существенный состав жизни человечества. Само состояние природы (биосферы) приобрело качественно новый характер – в результате того, что природное и человеческое в биосфере сплелись в неразрывное единство. Это новое качество биосферы наш великий естествоиспытатель и мыслитель В. И. Вернадский называл, вслед за французами Э. Леруа и П. Тейяром де Шарденом, словом ноосфера, что означает – «сфера разума». Другими словами, человечество достигло такой стадии развития, когда на планете уже нет уголка, куда бы не проникала энергия мысли человека, и когда человек может взаимодействовать с биосферой с той степенью мудрости, которая соответствует современным знаниям и технологиям.

Но восторженных победных криков что-то не слышно. Человечество как будто и ведать не ведает о своём вхождении в эпоху ноосферного развития. Как и сто лет назад, оно занято тем же насилованием и разграблением биосферы, проявляя такое шокирующее неразумие, что впору задуматься, оправдывает ли он звание Хомо сапиенс – «Человек разумный»?

Ещё один невесёлый, хотя по-своему и отрадный факт заключается в том, что лишь ничтожная – в масштабах человечества – горстка учёных занята всерьёз разработкой философии, научной теории, педагогики и технологий ноосферного развития. Невесёлый – потому что горстка. А отрадный – потому что основная часть этой горстки – наши соотечественники.

В конце ХХ века академик Д. С. Лихачёв ввёл принципиальное научное понятие, экспансионистское в плане охраны окружающей среды. Вот как это было в его же изложении:

«В. И. Вернадский предложил понятие «ноосфера», имея в виду, что сфера человеческого влияния есть сфера влияния разума (от греч. noos – «разум»). История, однако, демонстрирует в большей степени неразумное и разрушительное влияние человека, чем разумное. Поэтому я предложил более скромный термин – «гомосфера» – сфера влияния и воздействия на окружающий мир человеческой деятельности – как разумной, так и неразумной. Примеры неразумной деятельности по истреблению природы, природных запасов и культурных ценностей не стоит перечислять. Можно даже сказать, что эта деятельность всё увеличивается, и если не будут приняты разумные меры, то миру грозит полное уничтожение. Исходя из всего этого, я в своё время предложил осторожный термин для защиты человеческой культуры – экология культуры, встретивший первоначально некоторые возражения, но впоследствии принятый и распространившийся широко в мировой научной и публицистической прессе.

Культурная экология – это и произведения архитектуры, различных искусств, литературы в том числе, это и язык, это и всё культурное наследие человечества. Выбросите что-либо из сферы экологии культуры – и человек лишится части своего «дома». Поэтому заботы экологов должны распространяться не только на условия, в которых живёт человек в природе, но и на условия, в которых человек существует в создаваемой им культуре. Культура может быть более высокой и менее высокой, культура может быть более удобной для жизни и менее удобной. То и другое не совпадает, хотя и соприкасается.

Органическое, очень сложное единство свойственно не только природе, но и человеческой культуре в целом. Единство часто нарушается и в природе, и в культуре, однако как некая идеальная форма существования природы человека оно есть, и от человека зависит установить единство ещё и обоих целых – природного и человеческого».

Это не абстрактный разговор. Экологические кризисы – прямое следствие разделённости внутри человеческой культуры. Наука-технология-идеология-искусство – единое здание, создаваемое «Хомо сапиенсом». ХХ век сформулировал, выделив из этой цельности такие понятия, как технократия, идеократия, искусство для искусства. Сами себя обозвали ущербными. Это факт нашей с вами – человеческой – истории. И нашей планеты со всеми для неё последствиями. От этого разделения – потеря чувства реальности и соразмерности.

Воссоздание в ХХI веке «человека естественного», который есть разумный вектор существования Природы, не «царь» и не «раб», – это цель, конечно. Это национальная и вселенская идея. «Экология», «экономика» и «ойкумена» – одного корня понятия. Но эта идея – не ответ. Это вопросы и вопросы.

Давайте попробуем выделить те из них, на которые мы способны попытаться ответить, и будем это делать вместе с вами, наши читатели.

Само понятие «культурного человека» экологически проблемно. Ну вроде бы – «культурный человек не мусорит». Старается, во всяком случае, мусорить аккуратно. Но на самом-то деле мусорит именно «культурный». Он довёл «культурное растениеводство» до генно-модифицированного, например. И в связи с этим был характернейший правовой прецедент в США. Один фермер посадил генно-модифицированный зелёный горошек (понятно, перед тем он заплатил за семена). Ветром с этого поля надуло на соседнюю ферму, и соседский горошек стал тоже генно-модифицированным. В суд обратился первый фермер с иском о компенсации за то, что соседский горошек стал более продуктивным за его счёт. И суд иск принял и удовлетворил!

Что мы тут видим? Мы видим генно-модифицированное право. Мутацию смыслов. Где культурность становится контркультурной. Потому что в базовой основе – деньги, а не природная чистота. Но именно такой подход всё чаще проявляется в законоразвитии наших дней. Когда берут налог с выделенной благотворительным фондом суммы, когда инструментом духовного воздействия становятся штрафные санкции, когда вопрос «откуда финансирование?» может оказаться принципиальнее «на что, зачем?». Сколько надо заплатить, чтобы быть «в законе» – вот в чём вопрос… И ведь жизнь ставит такие задачи – правонарушений (или неправонарушений?) в экологии не только производства, но и в экологии массового искусства, в экологии религии.

У религий, можно сказать, есть своя среда обитания – этническая, историческая. Среда эта, однако, мало того, что изменчива в принципе, она меняется где быстрее, где медленнее; где постепенно, где скачкообразно, где исподволь. И вот тут-то и возникают вопросы: что есть ереси, ложные культы, а что поиск истины и гармонии? И что религиозный фундаментализм – мракобесие или гипертрофированная реакция на антиэкологичные глобальные процессы?

И в то же время: именно религиозная традиция несёт в себе принципиально экологическое сознание. Все религии – и все науки! – космичны. В их понимании наш дом – Вселенная. И космизм этот не отвлечённый, но актуальный. Здесь связь между вечным и сегодняшним, общевселенским и своим, земным.

«Признавая, что мир составляет органическое единство, нельзя утверждать, что это единство настолько совершенно, что его нельзя улучшать», – писал академик Лихачёв. Но – «всё это должно строиться на нравственной основе, на основе определённой философии экологии, научного изучения целостности мироздания, мира как органического и разумного целого… Перед нами опыт древних культур, среди них и древнерусской. Она вся была пронизана нравственным началом. Человек ощущал себя частью мира. В красном – восточном углу избы крестьянин вешал иконы – навстречу солнцу. Изба была и храмом. Церковная служба напоминала человеку об истории в её тогдашнем понимании. Его жизнь обладала высшим смыслом. Отношение к земле-кормилице было религиозным: крестьянин исповедовался земле. «Мать сыра земля!» Она была для человека святыней. Он почитал колодцы и родники. На берегах рек происходили сговоры жениха и невесты. Реке доверяли старые иконы: пускали их плыть вниз по течению. Существовали чтимые рощи и деревья. Служба на Троицу была службой всему живому: церковь украшали берёзками, пол устилали травой. Литература была посвящена исключительно вопросам морали и мировоззрения. Любимой книгой был Шестоднев, в котором воспевалась разумность всего происходящего в природе. Природа в Шестодневе описывалась как органическое целое. Это гимн разумности мироустройства.

Конечная цель человеческой деятельности – преображение мира. Преображение это следует понимать не в смысле изменения его лица – внешней переделки мира, а в смысле выявления в мире всего заложенного в нём разумного начала и освобождения этого разумного начала от мешающего ему зла, противоречащего этому разумному началу, его самовыявлению.

Разумное начало камня – быть строительным материалом для прекрасных архитектурных творений. Разумное начало земли – в растительности, на ней произрастающей. Разумное начало растительности – служить для превращения Земли в один цветущий сад, прообразом которого служил рай. И так далее.

Прообраз этой деятельности человека – художественное творчество. Само слово «техника» не случайно происходит от греческого слова, означающего искусство. Мир в результате деятельности техники-искусства или искусство‑техники должен стать полностью совершенным и совершенно полным с сохранением всего лучшего, что в нём было, то есть всего того, что входит в «кристалл единства».

Таков должен быть идеал человеческой деятельности и такова конечная большая (настоящая) цель техники.

Человечество не может жить сиюминутными заботами, без ясной цели впереди». Так говорил об экологии в самом широком смысле этого слова Дмитрий Сергеевич Лихачёв.

Но так же ничто живое не может существовать без памяти. Для человечества это и память осознанной истории – память, которая не только в генах и усвоенных рефлексах, это особое искусство памяти. Экология истории – тоже проблема, сумма вопросов. Актуальный, злободневный взгляд на предшествующее из наших дней – где тут естественная востребованность прошлого для нас, а где искажение истории? Нить, связующая века, действительно тонка, хотя и безусловно непрерывна. Здесь один из вопросов – пресловутое «если бы». Есть ли у истории сослагательное наклонение? Есть – в том смысле, что желанное, но не состоявшееся в истории остаётся с нами – в идеале, в мечте, в стремлении (но и в рефлексе реванша – а это уже опасная грань!).

Собственно, тенденциозны и те, кто настаивает на отсутствии в истории частицы «бы», или доказывают, что иначе и быть не могло, или сурово судят действующих лиц истории, которые своего не достигли. Поверка тут, конечно, в науке, которая есть наше представление о том, что было на самом деле и как это те люди понимали и чувствовали. И в том, что мы-то – чрез 50, 100, 200… лет – неизбежно будем видеть прошедшее иначе. Но суд истории, в котором мы участвуем, это одновременно и суд себя. Изучая, исследуя и впитывая историю как память своего Дома, мы невольно рисуем и автопортрет нас сегодняшних и завтрашних.

Избирателен и сам наш календарь памятных дат, осмысливаемых вех истории. Вот некоторые из тех, что предстоит нам вспомнить. 1150‑летие славянской письменности и 450‑летие начала книгопечатания в Московском государстве. 1025 лет со времени Крещения Руси и 700‑летие со дня рождения Преподобного Сергия Радонежского. Даты сами выстраиваются в ряд – даты достигнутого. Достойны ли мы их в нынешних делах наших? И ещё: 200‑летие Заграничного похода Русской армии 1813–1815 годов; преддверие 100‑летия начала Первой мировой войны; 70‑летие Курской битвы. Сколь различны эти войны! И будем помнить, что победы – это не только гордость. Победы всегда были и испытанием – для вождей, политиков, полководцев, для всех победивших. Испытание это и для нашего исторического сознания. С этим и пойдём…