Низа. Вера БЕГИЧЕВА

Из всех женщин в ершалаимских главах «Мастера и Маргариты» гречанка Низа показана наиболее подробно. На свидание с нею идёт Иуда в Гефсиманский сад, где его подстерегают убийцы, чтобы по тайному распоряжению прокуратора Пилата отомстить предателю за муки и смерть Иешуа Га-Ноцри. Чем была движима Низа, обрекая на смерть Иуду, погубившего Иешуа, и какую реальную историческую личность имел в виду Булгаков, описывая эту свою героиню?

То, что булгаковский Иуда влюблён в неё, – несомненно. Даже на дополнительные заработки в качестве платного доносителя его отчасти толкает любовь: уверенный, что всё в жизни покупается и продаётся, Иуда надеется деньгами и подарками «купить себе любовь Низы» (это отметил булгаковед Б. В. Соколов). А любит ли его Низа?

«Скучно… сидеть и слушать, как ты вздыхаешь на террасе», – бросает она предателю. Вот как проходят их «любовные» свидания. Его даже в дом не приглашают. Сам характер её отношений с Иудой, манера говорить с ним – с «холодной досадой», «сухо», «надменно» – свидетельствуют, что Низа относится к нему с брезгливой насмешкой, его присутствие ей неприятно, а её участие в его убийстве – самое какое только может быть прямое доказательство того, что он ей ненавистен.

«Самый лучший сыщик в Ершалаиме», – отзывается об Иуде секретарь Пилата в черновой редакции романа; таков он и в окончательной редакции. И потому естественно предположить, что Низа мстит Иуде за гибель любимого, близкого человека. Низа не христианка, поскольку иначе вечером Страстной пятницы она встречала бы гостя на пороге дома не приветливой улыбкой, а в слезах и скорби. Но Иешуа Га-Ноцри – явно не единственный, кого выдал Иуда.

В романе Мастера все детали – говорящие, включая одежду персонажей. Как указывает историк П. Гиро, покрывала и платья гречанок шились из светлых, ярких, нарядных, красиво вышитых тканей, и лишь «для траурного костюма выбирался чёрный цвет». В сцене разговора с Иудой покрывало Низы чёрное. По ком она демонстративно облекается в траур, отправляясь на базарную площадь, чтобы назначить роковое свидание Иуде?

Судя по многим деталям, Низа и её подруга Энанта – члены тайной секты, запрещённой римлянами и иудейскими властями Ершалаима. Об этом говорят уже их имена.

Наряду с именем-прозвищем Ниса (греч. «нисейка, женщина из Нисы»), которое давали рабыням (в античном мире известно несколько местностей и городов с таким названием), существовало и теофорное (содержащее имя бога) женское имя Ниса (в русском языке ХVIII–ХIХ веков, под влиянием французского, транскрибировавшееся как у Мастера – Низа), которое давали дочерям царей и тем, кого родители посвящали служению богу Дионису-Вакху, умирающему и воскресающему божеству виноградарства, виноделия и производящих сил природы.

Согласно мифу, «Дионис был воспитан в Нисе» (Диодор) – вымышленной прекрасной стране горных лесов и цветущих долин, отчего и звался Дионисом. Нисой звали и одну из воспитавших его нимф; в стихотворном собрании античных мифов «Деяния Диониса» греческого поэта Нонна (V в.) одну из вакханок, спутниц Диониса, зовут Ниса.

У эллинов, указывает религиовед К. Кереньи, подобные «дионисийские имена носили люди, упоминаемые в связи с различными дионисийскими функциями. Иными словами – служители богов носили теофорные имена».

У подруги Низы также дионисийское обрядовое теофорное имя Энанта/Ойнанта (греч. «виноцветная» от ойно – «вино» и анфе – «цвет»): Вином-Ойносом иносказательно именовался Дионис. В мифах и в поэме Нонна одна из нимф-вакханок, кормилиц и спутниц Диониса – «с ярким румянцем Ойнанта (Энанта)».

От других домов булгаковского Ершалаима дом Низы отличается тем, что во дворе его растёт не характерный для Палестины, не упоминающийся в Библии плющ. Для участницы дионисийских обрядов венок из плюща был необходим, как и другой символ и атрибут Диониса: жезл-тирс – перевитая плющом древесная ветвь.

Недаром плющ растёт во внутреннем дворике дома Низы, чтобы не так бросался в глаза посторонним, и недаром визиты Иуды так беспокоят её. Судя по их именам, Энанта и Низа – члены дионисийской секты. Служанка Низы считает Энанту «сводницей», да и ревнивый муж запрещает ей бывать у подруги, очевидно, по той же причине. Низа не разубеждает их, потому что разоблачение тайны грозило бы смертью и ей самой, и Энанте, и их собратьям по вере.

Если официальный культ Диониса с посвящением ему храмов и статуй, с прилюдными, шумными городскими празднествами, шествиями ряженых, жертвоприношениями в храмах, соревнованиями «Дионисовых мастеров» – поэтов, певцов, музыкантов и театральных трупп – поощрялся и покровительствовался римлянами, то тайные мистериальные орфические дионисийские культы с 186 года до новой эры были запрещены указом римского сената и нещадно преследовались, а участие в их ночных молитвенных собраниях и церемониях каралось смертью: по свидетельству Тита Ливия, римские власти опасались, что на этих ночных сходбищах мистам легко будет сговориться о заговорах и мятежах.

Гонения эти не достигали своей цели – при раскопках Помпей археологами были обнаружены вещественные свидетельства существования там орфической общины.

Понятен в булгаковском романе интерес к деятельности членов ершалаимской дионисийской секты со стороны начальника тайной службы при римском прокураторе – Афрания, лично осуществляющего слежку за ними, выдавая себя за их единоверца, дабы пресекать в зародыше возможные попытки организации заговоров и мятежей в среде греческого населения подвластной Пилату Иудеи.

Не менее ожесточённо относились к дионисийству иудейские власти Иерусалима. Для иудеев этот культ был символом религиозного и национального угнетения, жестокой насильственной эллинизации, которой они подвергались во II веке до новой эры, при царях Селевкидах, правивших большей частью азиатских владений Александра Македонского, когда наместники царя Антиоха IV Эпифана «на празднике Диониса принуждали Иудеев в плющевых венках идти в торжественном ходе в честь Диониса» (2 Мак 6: 7), а наместник царя Деметрия похвалялся: «Я этот храм Божий сравняю с землею… и воздвигну здесь славный храм Дионису» (2 Мак 14: 33).

Понятно, сколь бдительно выслеживали агенты Синедриона тайных приверженцев столь ненавистного иудеям дионисийского культа и с какой охотой выдали бы их на казнь римлянам. Уж не выслеживая ли их зашёл Иуда в лавку грека-торговца коврами – мужа Низы? Вряд ли от его намётанного глаза ускользнуло то, что террасу этого дома, куда он наведывался со своими вздохами и ухаживаниями, увивает чужестранное, компрометирующее хозяйку растение. Вряд ли её имя не насторожило его. И нет никаких сомнений, чем закончились бы его ухаживания: Иуда донёс бы на Низу из мести ей за неуступчивость.

Порою в булгаковедческих работах Низу именуют «осведомительницей», «шпионкой», «агентом» Афрания, но текст романа свидетельствует о другом. Не как с начальником и работодателем, а как с равным, как с собратом по вере, делящим с ней её тайны, говорит она с Афранием, даже не подозревая, кто он на самом деле.

Прокуратор, якобы возвращая долг, вручает своему начальнику тайной службы «кожаный мешок» с большой суммой денег на убийство Иуды. Афраний присваивает их. Он лжёт Пилату, намекая, что заплатил их продажной женщине за соучастие: «Чтобы зарезать человека при помощи женщины, нужны очень большие деньги».

Никаких денег Афраний Низе не передавал. Булгаков приглашает читателей в свидетели их разговора и того, что за ним воспоследовало: после ухода Афрания, «оставшись одна», Низа занята не прятанием денег, а лихорадочными сборами. При этом бросается в глаза разительная перемена, произошедшая с нею после этого разговора. То весёлое, приветливое настроение, в котором она пребывала доселе, та брезгливая, презрительная ирония, которая присутствовала в её отношениях с Иудой, испарились бесследно, она теперь буквально одержима одной мыслью – отомстить Иуде, все силы её души направлены на это! Нетрудно догадаться, чем вызван её переход от недоверия и неприязни к ненависти, к яростному желанию смерти Иуде: именно тогда Афраний открыл ей, что Иуда – не просто сыщик, представляющий опасность для неё и её друзей, но и человек, уже погубивший тех, кто был ей дорог…

Но кто же были её единоверцы, какие они были и в чём состояла их вера?

В отличие от изначального, первобытного дионисийства – земледельческого культа, носившего оргиастический характер, включавшего элементы шаманизма и кровавые жертвоприношения-растерзания людей и животных; в отличие от официального дионисийства с его яркой зрелищностью, театральностью, атмосферой весёлой непристойности и вседозволенности, состязаниями в пьянстве и закланием жертвенных быков и козлов на алтарях, «орфизм проповедовал, – пишет А. А. Тахо-Годи, – аскетический образ жизни, воздержание от жизненных благ». Поэтому велика вероятность, что погибший возлюбленный Низы так и остался тайной привязанностью её сердца, и её супружеские обеты не были нарушены.

«Повседневная жизнь посвящённых в орфические таинства отличалась особыми правилами. Прежде всего от вступающего на путь посвящения требовалось блюсти заветы добра. И мысли, и дела его должны были быть чистыми. Орфикам приписывали запрет употреблять в пищу животных. Разумеется, были отвергнуты и кровавые жертвы. На орфических алтарях курили миррой, шафраном и другими ароматами» (А. Мень).

Преследования, которым подвергались орфики, обусловили глубоко законспирированный характер их религиозных церемоний, большей частью происходивших в закрытых помещениях, в домах наиболее зажиточных членов общины. «Домик» Низы с «двориком» и «террас­кой», с единственной ворчливой служанкой, для этой цели явно не подходил, в отличие от дома Энанты, женщины, несомненно, богатой. В черновой редакции романа она именуется «вдовой ювелира». У неё собираются многочисленные гости, мужчины и женщины (из-за чего непосвящённые подозревают в ней «сводницу»).

О том, как выглядели подобные помещения и что в них происходило, даёт представление открытая в 1909 году самая знаменитая из помпейских вилл, погребённых в 79 году под пеплом Везувия, – вилла Мистерий, место тайных собраний дионисийцев‑орфиков Помпей. В рос­писях её Мистериального зала воспроизводятся их таинства и обряды: чтения ритуальных текстов, гадания, бескровные жертвоприношения, священные танцы.

Портрет хозяйки виллы Мистерий, верховной жрицы, руководительницы ритуалов, несколько раз повторён на этом уникальном фресковом фризе. Очевидно, такой представлялась Булгакову Энанта, в доме которой так часто бывала Низа… А какой ему виделась Низа?

«Как бы танцующей походкой идущая лёгкая женщина в чёрном покрывале, накинутом на самые глаза», – говорится о ней в романе.

Из этого описания видно, какие именно произведения античного искусства послужили Булгакову зрительными прообразами его героини: знаменитые «танагры» – терракотовые статуэтки гречанок эпохи эллинизма, найденные археологами в 1870‑е годы при раскопках некрополя древнегреческого города Танагра, невероятно модные на рубеже ХIХ–ХХ веков. В них видели воплощение античного идеала женской красоты, их изысканным нарядам и грациозным позам подражали женщины эпохи модерна. Их хрупкая грация запечатлена в бесчисленных живописных и графических работах, включая произведения таких законодателей стиля, как Л. Альма-Тадема, В. А. Серов, А. Муха.

Позы и наряды этих утончённых горожанок бесконечно разнообразны – они танцуют, беседуют, музицируют, прогуливаются, играют с детьми. Но наиболее знамениты те «танагры», где они показаны вне своих женских покоев, на городской улице, по обычаю закутанными в плащ-гиматий.

Закутанной в «покрывало» – плащ-гиматий – с головы до пят, до подошв своих сандалий, предстаёт перед нами Низа. Даже когда она одета по-домашнему, Булгаков говорит о её внешности и наряде: «без покрывала» и больше ничего, точно она и впрямь «оболочка без тела», как называют искусствоведы закутанных в плащ-гиматий героинь танагрских терракот, связанных, как и она, с дионисизмом в его мистериальной, орфической форме.

«Молчание о некой важной тайне – вот что мог символизировать край плаща, натянутый на низ лица» прекрасных и загадочных «танагр», – считает искусствовед Е. Н. Ходза.

О какой тайне хранит молчание Низа?

То, что Низа от традиционного греческого язычества обратилась к орфизму, говорит, в каком направлении движется душа этой прекрасной, деятельной, бесстрашной женщины, – лёгкой, с танцующей походкой, «птицы под чёрным покрывалом»: к свету того единственного вероучения, к которому в конце концов придёт Низа и многие другие орфики, её собратья по вере.

На рубеже новой эры, пишет А. Мень, «каждая религия по-своему переживала чувство приближающегося свершения. Подобно прочим мифам о страждущем божестве, орфизм заключал в себе одно из великих прозрений дохристианского мира. Он содержит смутную догадку о том, что мир, удалившийся от Бога, не оставлен Им на пути страдания, что Божество состраждет творению, снисходит к нему, чтобы принять его муки и вывести к истинной жизни».

Дионисийство в его орфической форме многими сторонами своей философии и обрядности выступало как предчувствие и провозвестие христианства и потому зачастую служило своеобразной ступенью перехода от язычества к новой вере, приуготавливало изначально языческие умы к его восприятию. И вовсе не случайно автор поэмы «Деяния Диониса», уверовав и крестившись, написал новую поэму – «Деяния Иисуса», стихотворное переложение Евангелия от Иоанна. И Булгаков изобразил свою Низу дионисийкой орфического толка, поставил на эту первую ступень восхождения к Истине и Богу, желая дать понять читателю, что она пройдёт их все до конца.

Подобный путь от дионисийства к новой вере, по высказанному ещё в ХIХ веке предположению Э. Ренана, совершила одна из первых христианских святых. «Мистерии Вакха скрывали в себе идеи высшего порядка и приучали население к картинам будущей жизни и идиллического рая, весьма похожим на те, которые имело распространить христианство», «содержали в себе зародыш монотеизма», – писал, говоря об обстоятельствах и предпосылках её обращения, Э. Ренан. На его доводы опирался Булгаков, создавая образ своей дионисийки Низы, современницы святой, о которой пишет Ренан.

В булгаковском «романе о Пилате» речь идёт о событиях 29 года, в «Апостоле Павле» Э. Ренана – о событиях 49 года. За это время в жизни героини произошли разительные перемены.

Единственная известная церковной традиции женщина, жившая во времена земной жизни Христа и связанная с торговлей тканями, – жительствовавшая в 49 году в македонском городе Филиппы на севере Греции «женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога» (Деян 16: 14), «по-видимому, вдова» (Э. Ренан). Казалось бы, что общего у неё с булгаковской, живущей в Ершалаиме женщиной, именем Низа, женой торговца коврами, чтущей Диониса?

Женщин с именем Низа не упоминается в Новом Завете, апокрифах и церковном предании ни среди последовательниц, ни среди гонительниц Христа, ни даже просто среди Его современниц. Но Низа – имя языческое, ритуальное, дионисийское, жреческое, и естественно, что, уверовав в истинного Бога, его носительница отказалась от него, и единоверцы называют её, как уроженку города Фиатиры в Лидии (исторической области на западе Малой Азии), просто Лидией (греч. «лидиянка, женщина из Лидии»). Лидия – не имя, а прозвание её (на что указывал и Э. Ренан): имена, обозначающие национальность, давали рабыням, а новозаветная Лидия, «торгующая багряницею», – свободнорождённая, законная жена торговца, овдовев, унаследовавшая его торговое дело (брак с рабыней или вольноотпущенницей считался незаконной связью и прав наследования не давал).

Итак, муж Низы умер к 49 году, успев прежде разбогатеть – сменить «домик» с единственной служанкой на «дом» со слугами-«домашними» (Деян 16: 15) и перебраться из Ершалаима в Филиппы – вернуться на родину на старости лет.

Но ведь Лидия торгует «багряницею», а муж Низы торговал «коврами»! Противоречия тут нет: это разные названия одного и того же предмета домашнего обихода. Античный «ковёр» – это красивая, вышитая, выкрашенная редкими и дорогими красителями, многоцветная и узорная ткань, употребляемая как покрывало на мебель (столы, кресла, ложа), занавес, стенной гобелен, палас. Ковры считались атрибутом роскоши, особенно те, в окраске которых использовался пурпур. Именно эти пурпурные ткани именуются в Библии порфирой или багряницей.

Лидия не только живёт в Македонии, она и по крови македонянка: её родной малоазийский город Фиатиры, по свидетельству Страбона, – «македонское поселение», основанное в конце IV века до новой эры ветеранами армии Александра Великого.

Булгаков нигде не говорит о лидийско-македонских корнях Низы, но косвенно с достаточной определённостью даёт это понять. Низа носит греческое имя, говорит по-гречески, живёт на Греческой улице, замужем за владельцем греческой лавки, но ни разу на протяжении текста она не названа гречанкой. Македония, отдалённая северная окраина Эллады, являясь частью греческого мира, всё же считалась особой, отдельной областью, с отличиями в языке, этническом составе населения, обычаях, верованиях, быте. Характер, поведение, поступки Низы говорят о том, что она не вполне гречанка.

Немыслимо представить себе греческую женщину античной эпохи уходящей из дома не в сопровождении служанки, без присмотра, и уж тем более – в одиночестве отправляющейся на ночь глядя за город, в сад чужого имения, слушать соловьёв.

Низа абсолютно другая. Она отнюдь не кроткое, робкое, бессловесное создание, запертое в гинекее. Эта грозная мстительница, эта Эриния, несущая смерть Иуде, скорее сродни женщинам Ахейской Греции героической эпохи – Клитемнестре, Электре, Федре, Медее с их бурными, титаническими страстями, не знающим удержу в гневе и не прощающим обид.

В классической Греции их можно было встретить лишь на сцене – в трагедиях Эсхила, Софокла, Еврипида. Или на северных рубежах Эллады – в Македонии, диком, горном краю, где смешанное греко-фракийское население говорило на македонском диалекте греческого языка, родственном языку ахейских греков, и где женщины пользовались несравнимо большей свободой и правами, а случалось – и с оружием в руках, на равных с мужчинами, давали врагам отпор на подступах к своим горным селеньям. «В отличие от греков, у македонян во всех делах наравне с мужчинами участвовали женщины, – пишет историк Ф. Шахермайр. – Мать и жена вообще играли у них значительную роль. По своей властности, энергии и характеру женщина не уступала здесь мужчине».

Завлечь врага в ловушку с помощью женщины не считалось здесь чем-то из ряда вон выходящим. Геродот рассказывает, что таким образом во время похода персов на Грецию (492 г. до н. э.) было перебито персидское посольство, прибывшее к македонскому царю «с требованиями земли и воды» – беспрекословной покорности, – и ведшее себя оскорбительно и бесчинно. Не потому ли Низа – потомок этих великолепных, воинственных горянок – с энтузиазмом принимает участие в казни предателя?

«Издревле все женщины той страны участвуют в орфических таинствах и оргиях (греч. «обряд, ритуал, священная служба») в честь Диониса», – свидетельствует Плутарх, говоря об обычаях Македонии.

Окрестности Филипп славились в античном мире как места действия дионисийских мифов: и Нисейская равнина, простиравшаяся к западу, и «холм Диониса» (как пишет римский историк Аппиан) – горная цепь Пангей, нависавшая над городом с востока. Столь же почитаем был Дионис в Лидии, где с мифической Нисой отождествлялись горы Тмол и Пактол. «Мне Лидия отчизна», – говорит Дионис у Еврипида.

Э. Ренан на основании всего этого предположил, что Лидия до обращения (как, надо думать, и её покойный муж, родные, соседи и домашние) была дионисийкой – в силу семейных и местных традиций. Нравы македонян были грубее и проще, чем у греков («всё указывает на честные, серьёзные нравы»), но именно эта «известная склонность к детской простоте приготовляла дорогу Евангелию». Э. Ренан замечает это, говоря о той, что в Деяниях Апостолов поименована Лидией, «чтущей Бога», а у Булгакова ещё чтит Диониса и носит языческое имя – Низа.

Что совершила эта женщина, за какие заслуги она была внесена на скрижали Священной истории и чем Булгакова привлекла эта историческая личность, почему он избрал её прообразом своей романной героини?

В 49 году, переправившись через Эгейское море, в Филиппы пришёл апостол Павел в сопровождении апостолов Силы, Тимофея и Луки, будущего евангелиста (Деян 6: 1–11).

«Для нас этот город имеет наибольшее значение, потому что здесь было положено апостолом Павлом основание знаменитой в древности Церкви Филиппийской, – пишет архимандрит Н. Бажанов. – Здесь он начал свою проповедь. Это поистине был первый апостольский труд на Европейской почве».

В Филиппах была небольшая иудейская община. Лука вспоминает: «В день же субботний мы вышли за город к реке, где, по обыкновению, был молитвенный дом, и, сев, разговаривали с собравшимися там женщинами. И одна женщина из города Фиатир, именем Лидия, торговавшая багряницею, чтущая Бога, слушала; и Господь отверз сердце её внимать тому, что говорил Павел» (Деян 16: 13–14). «Это была особа благочестивая, из тех, которых называли «богобоязненными», то есть язычница по рождению, но соблюдавшая так называемые правила Ноя», – комментирует Э. Ренан. В эллинистическо-римскую эпоху среди греков и римлян росло увлечение восточными культами; иудаизм тоже находил среди них своих прозелитов, и Лидия принадлежала к их числу.

По Булгакову, она прежде жила в Ершалаиме, где общалась с иудеянками – и заменяя мужа в лавке, и ходя за покупками на базар, – и при её открытом, лёгком, общительном характере и обаянии несомненно завела среди них немало знакомств, которые затем возобновила годы спустя уже в Филиппах. Этой биографической деталью, по Булгакову, объяснялись и её интерес к их вере, и её присутствие в тот день вместе с иудейскими женщинами в молитвенном доме на берегу реки, где слова неведомого, пришлого проповедника внезапно поразили её своей пронзительной, яростной новизной. Из всех филиппийцев – и из всех европейцев вообще – её первую апостол Павел научил вере Христовой. В историю Церкви её обращение вошло как поворотный момент в распространении христианства, перешагнувшего с Азиатского на Европейский континент.

От апостола Павла она, уверовав, приняла крещение. «Когда же крестилась она и домашние ее, то просила нас, говоря: если вы признали меня верною Господу, то войдите в дом мой и живите у меня. И убедила нас» (Деян 16: 15). Павел и его спутники избрали дом её своим жилищем на всё время пребывания в Филиппах. «Отсюда всякий раз по субботам ходил он в молитвенный дом для проповеди Евангелия» (Н. Бажанов). Слушать его приходили уже не одни только иудеи.

Понемногу община верных возрастала числом, и это обеспокоило городские власти Филипп. Павла и его спутников заключили в тюрьму, но с Божьей помощью им удалось вновь обрести свободу. «Они же, выйдя из темницы, пришли к Лидии и, увидев братьев, поучали их» (Деян 16: 40). «Их встретили как мучеников, – пишет Э. Ренан. – Они обратились к братьям с последними словами поучения и утешения и отправились в путь. Не было ещё города, который Павел так полюбил бы и где его так любили бы».

В истории Церкви Филиппы занимают особое место. Апостол Павел основал здесь первую христианскую общину на территории Европы. Лидия сыграла немалую роль в её становлении.

В последующее время, в 54–55 годах апостол неоднократно посещал этот город (Деян 20: 1–2). И из своего римского узилища, в ожидании суда и казни, будет он посылать привет и апостольское благословение своим дорогим филиппийцам, «имена которых, по словам его, записаны в книгу жизни (Флп 4: 3), – отмечает Э. Ренан. – Они – словно кучка избранных детей Божиих, словно светочи среди мрака (Флп 1: 29–30; 2: 12–18)». «Это одно из самых тёплых и сердечных писем Павла, которые нам известны», – согласен с ним современный библиевед Б. М. Мецгер.

Лидия своим примером оказывала благотворное влияние на сограждан. «Щедрости этой женщины (видимо, состоятельной), – пишет Б. М. Мецгер, – впоследствии подражали филиппийцы», о чём Павел свидетельствует сам: «Вы знаете, Филиппийцы, что в начале благовествования, когда я вышел из Македонии, ни одна церковь не оказала мне участия подаянием и принятием, кроме вас одних; вы и в Фессалонику и раз и два присылали мне на нужду» (Флп 4: 15–16). «Это совершенно противоречило его принципам, – пишет Э. Ренан. – Он взял за правило самому снискивать себе пропитание, ничего не принимая от церквей; но он не позволил себе отвергнуть этого приношения от чистого сердца, он знал, какое огорчение он этим причинит благочестивым женщинам» – «богатой торговке пурпуром и её сёстрам».

Когда Павел оказался в заточении в Риме, они как можно скорее отрядили к нему посланника со всем необходимым, о чём он сам писал им: «Я получил всё, и избыточествую; я доволен, получив… посланное вами» (Флп 4: 18).

«Величайшим из радостных моментов этой эпохи жизни было для Павла прибытие посольства от его милой Церкви Филиппийской; там он оставил столько преданных друзей, – пишет Э. Ренан. – Богатая Лидия, которую он называл «своей истинной супругой (во Христе)» (Фил 4: 3; в греческом оригинале сусугес – «супруга», в синодальном переводе – «сотрудник»), не забывала его. Присланный Церковью доставил ему некоторую сумму денег, в которых апостол сильно нуждался ввиду издержек, вызванных его новым положением. Павел, всегда делавший исключение для Филиппийской Церкви и принимавший от неё то, что не хотел обязываться никакой другой, с радостью принял этот дар… Дары эти, вероятно, шли главным образом от Лидии; от неё нечего было опасаться ни попрёков, ни заинтересованного сожаления о сделанном. Павел, вероятно, предпочитал быть в долгу у женщины, в которой он был уверен, чем у людей, по отношению к которым он уже не чувствовал бы себя независимым, если бы был чем-нибудь обязан им».

С распространением христианства за пределы Палестины, по наблюдению Э. Ренана, «меняется облик женщины-христианки. На место еврейской женщины, на место сирийской женщины выступает греческая женщина, Лидия, Геба, Хлоя, живые, весёлые, деятельные, мягкие, тонкие, открытые, но не болтливые, способные на самое великое… Они довольствовались положением сотрудниц мужчин и сестёр их, помощниц их в добрых и прекрасных делах. Эти греческие женщины на склоне лет подвергаются перемене, совершенно преображающей их. Покрыв чёрным покрывалом волосы, они отдаются серьёзным заботам, и в них они выказывают свой живой и пылкий ум. Женщины эти, владевшие тайнами Церкви, подвергались великим опасностям. Ограничиваясь с виду тем, что служили мужчинам, они в действительности сделали больше их». Так вот откуда Булгаков взял «чёрное покрывало» своей Низы!

«Лидия считается первой христианкой Европы, – пишет историк Х. Д. Циммерман. – В искусстве она изображается в богатой одежде, из-под её покрывала видны нуждающиеся в защите дети».

Решительный, бесстрашный, жертвенный, щедрый и милосердный характер этой удивительной женщины, к чьим доводам прислушивались апостолы, кого ценили как свою деятельную и неутомимую помощницу, похоже, поразил Булгакова, и он, опираясь на скудные сведения Деяний, церковной традиции и историков Церкви, попытался реконструировать её путь к вере, путь ко Христу. Не случайно он наделил её в своём романе сильными страстями и борениями духа, не случайно именно её изобразил отважной мстительницей Иуде – спасительницей всех тех, кто ещё мог бы погибнуть по его вине. Она изменилась, состарившись и уверовав, но одно в ней осталось неизменным – стремление спасать и защищать, самоотверженно противостоять злу, творить добро, не дожидаясь, что кто-то придёт и всё устроит за тебя.

История Низы и её реального исторического прототипа объясняет, почему Булгаков сделал действующим лицом своего романа лишь одного из апостолов – Левия Матвея, а на присутствие остальных лишь прозрачно намекает. Почему, показывая Пилата, в соответствии с католической легендой, восседающим 12 000 лун на горе Пилатусберг, одновременно, в соответствии с восточно­христианским (эфиопским и коптским) церковным преданием, изображает его первым из римлян, уверовавшим во Христа и после долгого искупления удостоившимся прощения. Почему из всех женщин, следовавших за Христом, он столько места уделяет гречанке Низе, лишь мельком давая нам услышать «отдельные, сквозь гром различимые, женские стоны» Богоматери и Галилейских жён в тот момент, когда Иешуа Га-Ноцри вывели для оглашения смертного приговора на помост Лифостротона.

Эти трое – Левий Матвей, Пилат и Низа – еврей, римлянин и гречанка – при всех их грехах, слабостях и заблуждениях (нашем общем смертном уделе), олицетворяют все народы, все языки, к которым обращено Слово Христово; обе великие христианские Церкви – Римско-Католическую и Греко-Православную, возникшие из апостольской общины, которую представляет бывший сборщик податей; настоящее и будущее христианства от его истока до сегодняшнего дня.