Одоление Смуты А. БОГДАНОВ

ГОД РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

Окончание. Начало в № 10 — 2012

Андрей БОГДАНОВ

доктор исторических наук

Одоление Смуты

Князь Дмитрий Пожарский. Гравюра А.Афанасьева с парсуны XVII века. 1821–1824

Князь Дмитрий Пожарский продолжал формировать и обучать войско в Нижнем до начала марта 1612 года, когда пришли вести, что отряды донского атамана Заруцкого, занявшие уже Суздаль, идут на Ярославль. Туда спешно направили двоюродного брата воеводы – князя Дмитрия Петровича Лопату-Пожарского с конницей. Он занял город до прихода казаков Заруцкого. 23 февраля за ним двинулось главное войско, хотя «подъёмных» денег ему недоставало. Положение спас Минин, собрав 5207 рублей с торговавших в Нижнем иногородних купцов, не побоявшись при этом «обидеть» экстренным налогом даже всесильных Строгановых.

В начале апреля в Ярославле был создан новый Совет всея земли во главе с Пожарским и Мининым. В него входили представители духовенства и Боярской думы, земские выборные от дворянства и посадских людей. «Вам бы, господа, – говорилось в рассылаемых по городам грамотах ополчения, – … советовать со всякими людьми общим советом, как бы нам в нынешнее конечное разоренье быть не безгосударным …И по всемирному совету пожаловать бы к нам: прислать к нам в Ярославль из всяких чинов людей человек по два и с ними совет свой отписать за своими руками (подписями. – А. Б.)».

При создании Совета всея земли Пожарский, обладая реальной властью, мудро признал, вопреки древней традиции спора «о местах», первенствующее положение знати. Составленную в апреле Соборную грамоту о создании Всенародного ополчения и Совета князь подписал десятым (Волконский – шестым, а Минин – пятнадцатым).

Не отказал Пожарский в чести и Заруцкому с Трубецким, признавшим невозможность выбора царя без земского соборного решения и предложившим свой «совет и соединение». При всём недоверии к этим казацким предводителям и их войску, Дмитрий Михайлович не разорвал союз с ними, даже после того, как подосланные из подмосковного стана казаки попытались его убить; более того, князь лично испросил помилования изобличённым убийцам. Единственной его мерой предосторожности было решение Совета по прибытии к Москве беречься от смешивания своих отрядов с людьми Трубецкого и Заруцкого.

Основной же задачей Пожарского было тогда пополнять, вооружать, обучать и содержать главные силы освободительной армии в Ярославском уезде. Точных данных о ней мы не имеем. Одни историки полагают, что Пожарскому удалось собрать от 20 до 30 тысяч человек, в том числе около 10 тысяч дворянской конницы, до трёх тысяч казаков и около тысячи стрельцов. Другие исчисляют всё Второе ополчение в 10 тысяч человек. В любом случае Дмитрий Михайлович надеялся взять не числом: денег и припасов постоянно не хватало. И это требовало решительных мер. Например, в грамоте на Верхотурье от 26 мая повелевалось силой отнимать товары у торговых людей из городов, не сделавших достаточного вклада в земскую казну. Вклад годился всякий: Минин, кроме денег, принимал муку, овёс, толокно, сухари, крупу, солёную свинину и т. п.

Пожарский тем временем должен был ещё управляться с распрями в самом Совете среди воевод и начальных людей. Известный летописатель Смуты келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын нашёл в Ярославском окружении Пожарского тех, кто воздвигал гнев и свары между воеводами и во всём воинстве.

Если верить Авраамию, Дмитрий Михайлович был бессилен установить лад в ополчении, потому призвал в качестве третейского судьи бывшего Ростовского митрополита Кирилла (давно уступившего место епархиального архиерея Филарету Никитичу Романову и жившего в Троице на покое). Однако и тому не удавалось примирить враждующих.

Мы не можем ни обойти это суждение, ни принять бытующий в литературе вывод, будто Пожарский не был настоящим вождём. Да, Дмитрий Михайлович сам говорил, что есть вожди достойнее его: «Был бы у нас такой столп, как Василий Васильевич (Голицын), все бы его держались и слушались, а я бы к такому великому делу мимо его не принялся. Меня к тому делу насильно приневолили бояре и вся земля». Но Голицын был в плену у польского короля. А князь держался со всеми мягко и обходительно, ярко проявляя лишь скромность и абсолютное бескорыстие: он, как и Минин, не принимал никаких подарков, даже не получал жалования.

Мог ли иной вождь удерживать вместе ратников и воевод, многие годы воевавших на разных сторонах в гражданской войне и ныне сошедшихся защищать святое, но лично не такое уж выгодное дело: обеспечить право выбора царя «всей земле»? И не ясно ли, что именно он, человек без видимых бойцовских качеств, на деле справился со своей задачей блестяще, – ведь историки не знают ни одного случая неповиновения его приказам!

14 августа ополчение уже стояло под Троице-Сергиевым монастырём. Здесь была последняя остановка на пути к столице, здесь Пожарскому и Минину пришлось выдержать последний спор с командирами, опасавшимися, что князь будет убит казаками подобно Ляпунову, а Второе ополчение разделит судьбу Первого.

Между тем часть казаков из лагеря Трубецкого пришла к Троице и, поклявшись верно служить Земскому делу, влилась в ополчение. Но большинство не желало отказываться от вольницы и готово было защищать её с оружием в руках. Земские ратники успокоились, лишь получив уверение, что ополченцы ни за что не встанут в одном лагере с казаками, а их вождь не поедет к Трубецкому.

Сомнения и колебания ополчения описаны у С. М. Соловьёва в сцене выступления войска от Троицы 18 августа: «Отпевши молебен у чудотворца, благословившись у архимандрита, войска выступили, монахи провожали их крестным ходом, и вот, когда последние люди двигались на великое дело, сильный ветер подул от Москвы навстречу ополчению! Дурной знак! Сердца упали; со страхом и томлением подходили ратники к образам святой Троицы, Сергия и Никона чудотворцев, прикладывались ко кресту из рук архимандрита, который кропил их святою водою. Но когда этот священный обряд был кончен, ветер вдруг переменился и с такою силою подул в тыл войску, что всадники едва держались на лошадях, тотчас все лица просияли, везде слышались обещания: помереть за Дом Пречистой Богородицы, за православную христианскую веру».

При подходе к Москве Трубецкой не раз звал Пожарского к себе. Ответ воеводы и ополчения был один: «Отнюдь не бывать тому, чтоб нам стать вместе с казаками!» 20 августа Трубецкой, смирив гордыню, лично встретил Пожарского и просил объединить силы в одном лагере, но получил решительный отказ.

Главные силы Пожарского и Минина сосредоточились у Арбатских ворот, на кратчайшем пути к Кремлю от Смоленской дороги. Они немедленно занялись укреплением своих позиций острожками и сплошным глубоким рвом. Казаки, засевшие в Замоскворечье и по восточной части Белого города, давно перекопали всё рвами и траншеями, но всё равно просили подмоги. Опасаясь их «шатости», Пожарский вынужден был по просьбе Трубецкого послать к его ставке у Крымского двора пять сотен конных дворян, ослабив своё воинство, имевшее, за вычетом гарнизонов в разных городах и рейдовых отрядов, едва 10 тысяч ратников и в основном малоопытных воевод.

Литовский гетман Ян-Карл Ходкевич нисколько не сомневался в превосходстве своих сил: у него было 12 тысяч воинов, да ещё около трёх тысяч в гарнизоне Кремля. Сам гетман имел опыт службы в испанской армии и одержал ряд славных побед над шведами. Вечером 21 августа он осмотрел расположение противника с Поклонной горы и на следующее утро атаковал. На восходе солнца конница гетмана спустилась с Воробьёвых гор, форсировала Москву-реку и схватилась с кавалерией Пожарского на равнине Лужников. В жестокой сече русские сотни и польские хоругви сместились на Девичье поле, затем неприятель оттеснил ополченцев от Новодевичьего монастыря до валов Земляного города…

Прорываясь через развалины к центру Москвы, Ходкевич не обращал внимания на стоявших справа от него за рекой казаков Трубецкого. Действительно: те лишь глядели на битву и посмеивались над ополченцами: «Богаты пришли из Ярославля! Отсидятся от гетмана сами!» Но те самые дворянские сотни, присланные Пожарским, не могли равнодушно смотреть на погибель своих товарищей: они поскакали прямо через реку, нежданно ударив во фланг и тыл неприятелю.

Видя такое мужество, усовестились и некоторые казачьи отряды, закричали Трубецкому: «От ваших ссор только гибель чинится Московскому государству!» Казаки четырёх атаманов бросились в бой против уже утомившегося неприятеля. Они отрезали от основных сил гетманский обоз и захватили 400 возов с продовольствием.

Утро застало гетмана в унылом отступлении по дороге к Можайску. Войско его тяжко пострадало, особенно шляхетская кавалерия, в которой осталось не более 400 человек. Но главной потерей оказалась утрата обоза. Наступление на Москву без припасов не имело никакого смысла, а собрать их вновь было едва ли возможно.

Однако гораздо хуже пришлось гарнизону Кремля. «О, как нам горько было, – писал один из осаждённых, – смотреть, как литовский гетман уходит, оставляя нас на голодную нужду!» Польский комендант Кремля, «названный гетман» Николай Струсь, которого русский летописец называл «мужем великой храбрости и многого рассуждения», поддерживал суровую дисциплину, но запасы кончались. Последняя надежда была на Ходкевича, который с лазутчиками передал обещание вернуться через три недели.

Надеялись в Кремле и на ссору между русскими полками, особенно между воеводами. Она и началась – как обычно, «с головы». Трубецкой надменно требовал, чтобы Пожарский и Минин ездили для общего совета в его лагерь. Те отказались наотрез, справедливо опасаясь разделить судьбу предательски убитого Ляпунова. И не напрасно: в начале сентября в лагере Трубецкого явился мутить воду недавно спасённый Пожарским воевода Иван Шереметев со товарищи. Знатные деятели Смуты подговаривали казачьих атаманов идти разорять Ярославль и другие земские города, а ещё лучше – убить Пожарского и ограбить дворян его ополчения.

«Злое начинание» едва не подвигло казаков на восстание. «Нам не платят за службу, – кричали они, – дворяне обогащаются, получают поместья в Русской земле, а мы наги, босы и голодны!» Чтобы избежать кровопролития, власти Троице-Сергиева монастыря прислали казакам в залог будущего жалования драгоценные церковные облачения, шитые золотом и жемчугами. Грамоту об этом с похвалами казачьим мужеству и доблести прочли на вой­сковом собрании – и те усовестились, снарядили двух атаманов: с поклоном вернуть ризы в монастырь.

«Мы всё сделаем по прошению троицких властей, – сказали казаки, – какие бы скорби и беды ни пришлось нам терпеть, всё выстрадаем, а отсюда не отойдём, не взяв Москвы и не отомстив врагам за пролитие христианской крови!»

Пожарский, подвергшийся во время этих волнений реальной угрозе, и Трубецкой, рисковавший потерять власть над казаками, поняли, что объединение власти жизненно необходимо. Даже Минин, с трудом наскребавший казну по городам и уездам, согласился, что платить жалование одним воинам и оставлять голодными других нельзя. Предводители встретились на Неглинной-на-Трубе, помирились и решили устроить на этом месте общий штаб – разряд, объединить ведомства – приказы – и финансы, а главное – управлять подведомственными им территориями исключительно совместно. Все войсковые собрания утвердили это решение. По всем городам были посланы грамоты об образовании новой власти и о новой ситуации под Москвой.

«Были у нас до сих пор разряды разные, а теперь, по милости Божией, мы, Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, по челобитью и приговору всех чинов людей, стали заодно и укрепились, что нам да выборному человеку Кузьме Минину Москвы доступать и Российскому государству во всём добра хотеть без всякой хитрости. А разряд и всякие приказы поставили мы на Неглинной-на-Трубе, снесли в одно место и всякие дела делаем заодно.

И над московскими сидельцами промышляем: у Пушечного двора, и в Егорь­евском монастыре, да у Всех Святых на Кулишках поставили туры и из-за них по городу бьём из пушек беспрестанно и всякими промыслами промышляем. Выходят из города к нам выходцы, русские, литовские, немецкие люди, и сказывают, что в городе из наших пушек побивается много людей, да много помирает от тесноты и голоду, едят литовские люди человечину, а хлеба и никаких других запасов ничего у них не осталось. И мы надеемся овладеть Москвою скоро.

И вам бы, господа, во всяких делах слушать наших грамот – Дмитрия Трубецкого и Дмитрия Пожарского – и писать о всяких делах к нам обоим. А которые грамоты станут приходить к вам от кого-нибудь одного из нас, то вы бы этим грамотам не верили».

Интервенты и изменники в Кремле, узнав об объединении ополчений, крайне обеспокоились. И не зря: вскоре они увидели плоды союза воевод. Вся линия каменных укреплений вокруг Кремля и Китай-города была подготовлена Земским ополчением к отражению атаки с внутренней и внешней стороны. Воеводы, переменяясь, лично наблюдали за обширными осадными работами день и ночь. Русские стрельцы в 1613 году. Гравюра середины XIX века

Надежды осаждённых на помощь гетмана Ходкевича или короля Сигизмунда таяли день ото дня, голод же в Кремле и Китай-городе усиливался. Не желая кровопролития, Пожарский 15 сентября послал предложение почётной капитуляции полковникам, ротмистрам и рядовым, минуя твердокаменного Струся:

«Нам ведомо, что вы, будучи в Кремле в осаде, терпите немерный голод и великую нужду и ожидаете день со дня своей погибели, а крепитесь потому, что Николай Струсь и московские изменники … упрашивают вас, ради живота своего. Хотя Струсь учинился у вас гетманом, он не может вас спасти. Сами видели, как гетман приходил и как от вас ушёл со срамом и со страхом, а мы ещё были тогда не со всеми силами.

Объявляем вам, что казаки, которые были с паном гетманом, ушли от него разными дорогами … а сам гетман со своим полком … ушёл в Смоленск 13 сентября. В Смоленске нет ни души: все воротились с Потоцким на помощь гетману Жолкевскому, которого турки разбили. Королю Жигимонту приходится теперь о себе самом помышлять, кто бы его от турок избавил. Жолнёры Сапеги и Зборовского в Польше волнения чинят…

Присылайте к нам, не мешкайте; сохраните свои головы, а я (т. е. лично Пожарский. – А. Б.) беру вас на свою душу и всех ратных людей своих упрошу: кто из вас захочет в свою землю идти, тех отпустим без всякой зацепки; а которые похотят Московскому государству служить, и тех пожалуем по достоинству; а кому из ваших людей не на чем будет ехать, или не в силах будет от голода, то как вы из города выйдете, мы прикажем навстречу таким выслать подводы».

Ответ осаждённых показал, что несмотря на все испытания они сохраняют высокий боевой дух и традиционный шляхетский гонор. «Не новость, – обращались они к ополченцам, – вам лгать в своих писаниях: у вас нет стыда в глазах! Присмотрелись мы на храбрость и мужество ваше! Московский народ самый подлейший на свете и по храбрости подобен ослам или суркам, которые только тем и обороняют себя, что в ямы прячутся. Видели мы своими глазами, как литовский гетман дал вам себя знать с малыми силами!

Мы, ожидая счастливого прибытия государя нашего короля с сыном Владиславом, не умрём с голоду, а дождёмся его и возложим царю Владиславу на главу венец вместе с верными его подданными … а вам Господь Бог за кровопролитие и разорение Московского государства возложит на голову кару…

Не пишите к нам ваших московских глупостей: не удастся вам ничего от нас вылгать! Мы вам стен не закрываем, добывайте их, если они вам нужны… Не пиши нам сказок, Пожарский; мы лучше тебя знаем, что польский король усоветовал с сенатом, как довести до конца московское дело и укротить тебя, архимятежника!»

Русским воеводам ничего не оставалось делать, как палить из пушек по стенам и башням Кремля, рискуя попасть в соборы, и всё плотнее сжимать кольцо осады, не пропуская ни единого «хлебоноши» – именно это было особенно прискорбно для осаждённых. К началу октября хлебец из лебеды стоил у них три золотых, четверть ржи – 100, а четверть конины – 120. Но даже богатейшие не могли купить себе еды. Вскоре голод стал ужасающим.

За умирающими товарищами стояли очереди трупоедов, за право съесть близкого к смерти товарища судились родственники и соратники. Затем стали бросаться на живых. «Пан не мог довериться слуге, слуга пану», – писал сам участник трагических событий, мазурский хорунжий Иосиф Будила. Отец ел сына, сын пожирал мать. Человечье мясо солили и продавали; голова шла всего по три золотых. Пытаясь предотвратить гибель гарнизона, полковники пошли на меры, потрясшие даже самых бывалых солдат. Они приказали вывести из тюрем всех пленных, забить их насмерть и отдать на съедение гайдукам. По свидетельству очевидца, съедено было более 200 человек. А всего из более чем 3000 осаждённых в живых осталась половина.

22 октября, развернув знамёна и заиграв в боевые рога, ополченцы с казаками отчаянно бросились на штурм Китай-города и взяли его на саблю. Первое, что они там увидели, были чаны с человечиной… Тем более удивительно, что Струсь сумел защитить оставшуюся в Кремле русскую знать, только потребовал выслать вон их жён и детей. Встревоженные бояре обратились к Пожарскому; тот с Мининым встретил выходящие из Кремля семьи и укрыл их в своём лагере, несмотря на ярость казаков, грозивших убить князя за то, что он не дал грабить боярынь.

Тем временем, увидев, что Пожарский держит слово, взбунтовался осаждённый гарнизон. Струсь едва уговорил товарищей перед сдачей послать к Пожарскому послов. О почётной капитуляции речь уже не шла: исстрадавшиеся воины просили только оставить им жизнь.

24 октября ворота Кремля отворились. Первыми выходили бояре, дворяне и купцы. При виде их казаки выхватили сабли и закричали: «Надобно побить этих изменников, а животы их поделить в войске!» Но Земское ополчение грозно стояло в боевой готовности. Пошумев, казаки ушли в свой лагерь.

Спасение московской знати стало крупным вкладом Пожарского в дело примирения после гражданской войны. Дмитрий Михайлович отнёсся к сидевшим в Кремле с поляками и сдавшимся ему аристократам не как к пленникам, а как к видным чиновным людям. И впоследствии настаивал на том, чтобы все, воевавшие в Смуту на разных сторонах, отложили всякую ненависть и равно предали забвению прегрешения друг друга.

Свято выполнил князь и свои обещания полякам. Их начальным людям и доставшимся Пожарскому по договору с Трубецким рядовым сохранили жизнь, они были разосланы в заточение по разным городам. А несчастные, доставшиеся казакам, были истреблены почти все. Имущество пленных Минин справедливо разделил между казаками. Нелегко было защитить поляков даже и Земскому ополчению, когда русские войска торжественно вступили в Кремль и увидели загаженные соборы и осквернённые святыни. Когда в Нижнем Новгороде разъярённый народ бросился на пленных, едва не разорвав Будилу с товарищами, мать Пожарского самолично сумела их защитить, блюдя слово сына. Впоследствии пленные содержались на свободе, даже получали жалование и были обменены на русских полонённых. В частности, Струсь вернулся в Польшу взамен ростовского митрополита Филарета (будущего патриарха Московского и всея Руси).

Князь Пожарский не последовал примеру князя Трубецкого, поселившегося в Кремле. Пока знать интриговала, он занялся строительством на собственные средства церкви на Сретенке в честь иконы Казанской Богородицы, с которой освободители вступили в Китай-город.

После освобождения Москвы Пожарский добился того, чтобы московское духовенство, знать и 800 делегатов от сословий всех 50 уездов России приняли участие в выборах царя. Собрать народных представителей со всех уголков страны, где ещё шли боевые действия, было не просто. Лишь 21 февраля 1613 года, после долгих прений, на престол был избран Михаил Романов.

В источниках есть упоминание, что Дмитрий Михайлович не вполне одобрял выбор на трон юного Михаила Романова, опасаясь, что ему не удастся сохранить в стране порядок. Пожарский будто бы предлагал «не выбирать в великие князья никого из своих одноплеменников, так как с ними не было никакого счастья и удачи, и без чужой помощи никак нельзя будет отстоять от врагов и оборонять страну, но надо взять великого князя из чужих государств» (при безусловном соблюдении им православной веры).

Как бы то ни было, против Михаила Пожарский публично не высказывался. 11 июля новый государь венчался на царство; Пожарский был пожалован боярином, Минин стал думным дворянином.

Для истории важна не кандидатура царя (сам Михаил почти не правил), а процедура воцарения. И до того Иван Грозный, Борис Годунов, Василий Шуйский, Владислав, и после – Алексей, Иван и Пётр Романовы – оформляли своё воцарение избранием. Но настоящие, соответствующие всем демократическим канонам выборы были одни – и они не завершились коронацией Михаила Фёдоровича. Земский Собор продолжил свою работу и функционировал девять лет подряд, в течение трёх созывов: в 1613–1615, 1616–1618 и 1619–1622 годах. Подобное было в те времена лишь в итоге революции в Нидерландах, где Генеральные штаты остались укреплять страну и после избрания Вильгельма Оранского.

Важнейшей проблемой, которую представители Великой России решали на Соборе, были государственные финансы. Ещё когда Минин и Пожарский шли на Москву, ополчение ставило вопрос о том, что надо покончить с бесконтрольным распределением средств одной Москвой. И несмотря на страшное разорение, потребовавшее неоднократных экстренных сборов, финансовую систему удалось наладить.

Не менее важной задачей Собора было строительство снесённой войной администрации. Народные представители помогли воссоздать центральные ведомства-приказы и их инфраструктуру на местах. Они горячо поддержали восстановление власти воевод в городах и уездах, вернув выборным учреждениям их прежние, сугубо земские функции.

Земский собор обсуждал, как восстанавливать города и дороги, возвращать на места жителей, возрождать сословия и корпорации, налаживать торговлю и судопроизводство, совершенствовать законы. Труднейшую задачу – восстановление дорог и разрушенного войной ямского сообщения по ним – взял на себя Пожарский.

Собор решал важнейшие вопросы войны и мира. В Белое море, по решению английского короля и парламента, явилась военная экспедиция: «Мы-де хотим помочь»! – «Отказать!!!» А как мириться со шведами: «на города» или «на деньги»? Решили отдать деньги, зато вернули Новгород, который, после восстановления, окупил эти расходы.

Земские представители собирались в критические моменты в течение всего XVII века, вплоть до самовластия Петра, так что самодержавие Романовых в значительной мере создано ими. Это не избавило Россию от восстаний не представленных Соборами, а потому обделённых крепостных крестьян и казаков. Но самые опасные, грозящие существованию государства конфликты решить помогло.

В начале ХVII века наиболее дальновидные российские политики понимали: мало прогнать врага, надо заострить ум, напрячь волю, собрать силы, чтобы построить жизнеспособное и процветающее государство. Удаётся ли это в начале ХХI столетия?