«Каждый за всех виноват» или » нет в мире виноватых»?

В последние месяцы перед своим уходом Л.Н.Толстой работал над произведением, само название которого не менее, а может быть, более значительно, чем отдельные дошедшие до нас подробности. Лев Толстой начинает писать его в 1908 году, а в мае 1910 года записывает в дневнике, что у него сложилось ясное представление о том, как должно образоваться сочинение «Нет в мире виноватых»… За тридцать лет до этого в романе «Братья Карамазовы» брат будущего старца Зосимы говорит, умирая: «… воистину всякий перед всеми за всех и за всё виноват». Умирает он от чахотки, как в романе Льва Толстого «Анна Каренина» брат Константина Левина Николай, но не как Николай, не в ужасе и не в отчаянье, а в райском восторге: «Пусть я грешен перед всеми, зато и меня все простят, вот и рай». Казалось бы, эти два высказывания «каждый за всех виноват» и «нет в мире виноватых» исключают друг друга, между тем они взаимодействуют и даже позволяют предположить, что одного высказывания нет (не было бы) без другого. Роман «Анна Каренина» был напечатан всего на два года раньше «Братьев Карамазовых». И вот, усиленно работая над своим романом, Достоевский находит время откликнуться на высказывание Константина Левина, в котором не без основания видят alter ego Толстого: «Мне, главное, надо чувствовать, что я не виноват». Этим принципом Л.Н.Толстой руководствовался всю жизнь, именно этот принцип определил его религиозные искания и уход. Достоевский сразу почувствовал внутреннюю значительность этой фразы, назвав «Анну Каренину» «фактом особого значения»: «Я именно провозглашаю, что есть рядом со страшным развратом, что я вижу и предчувствую этих грядущих людей, которым принадлежит будущность России, что их нельзя уже не видать и что художник, сопоставивший этого отжившего циника Стиву со своим новым человеком Левиным, как бы сопоставил это отпетое, развратное, страшно многочисленное, но уже покончившее с собой собственным приговором общество русское с обществом новой правды, которое не может вынести в сердце своём убеждения, что оно виновато, и отдаст всё, чтоб очистить сердце от вины своей». Таким образом, то, что Левин-Толстой относит к самому себе, Достоевский относит ко всему обществу, и, принимая к сведению это суждение, Толстой вряд ли мог согласиться с ним. Окончательное «нет в мире виноватых», возможно, как раз от того тайного несогласия. Вина для Толстого всегда дело личное, и непререкаемая инстанция для вины тоже сугубо личная: смерть. «Барин, грех, помирать будем», – увещевает мужик своего обидчика в повести «Фальшивый купон» (Толстой писал эту повесть до 1904 года, и она осталась неоконченной): «Иван Миронов поминал про Бога, про то, что помирать будем». Есть и другая точка зрения на смерть: «…думаю, помрёшь – трава вырастет. Вот и вся». Люди, как их видит Лев Толстой, разделяются по своему отношению к смерти. Одних мысль о смерти удерживает от преступления, других, напротив, подталкивает к нему, потому что всё равно умрёшь. Но так или иначе, грех осознаётся потому, что «помирать будем». На столкновении этих жизненных позиций и строится неоконченная повесть «Фальшивый купон». Старший товарищ Махин подучивает гимназиста Митю Смоковникова поставить единицу перед «2 р. 50 коп.» на купоне – «и будет 12 р. 50 коп.». Приятелям удаётся разменять этот купон в магазине фотографических принадлежностей. Владелец магазина Евгений Михайлович расплачивается этим купоном за дрова с мужиком Иваном Мироновым, как раз и пытающимся напомнить барину в суде: «Помирать будем», – но Евгений Михайлович подкупает дворника Василия, и тот под присягой показывает, что ни он, ни барин никогда не видели Ивана Миронова. Иван Миронов между тем начинает заниматься конокрадством, и его убивает Степан Пелагеюшкин, бывший солдат, которому на военной службе поручали расстреливать солдата «и, как тогда, так и при убийстве Ивана Миронова, он не видал ничего страшного. Убили так убили. Нынче его, завтра меня». Степана приговаривают к году тюрьмы, за это время его хозяйство окончательно сходит на нет, и, когда Степан выходит из тюрьмы, идти ему некуда. Степан ночует у знакомого мещанина, который отбил жену у бедного мужика, и у Степана возникает желание «полоснуть брюхо» мещанину, «сальник выпустить. И скверной бабёнке тоже». Ему попадается под руку топор. Степан приметил его заранее, как у Достоевского Раскольников. Этим топором Степан убивает мещанина и его сожительницу, вынимает деньги и уходит. Л.Н. Толстой А в уездном городе живёт бедная вдова Мария Семёновна и на свою вдовью пенсию содержит пьяницу отца, сестру и её мужа с детьми. Она нанимает безногого деревенского портного, чтобы тот перешил поддёвку старику-отцу и покрыл сукном полушубок для самой Марии Семёновны. Он жалеет Марию Семёновну за её тяжёлую жизнь, а она говорит, что будет ли награда на том свете, неизвестно, а только так жить лучше. Портной начинает читать Евангелие, в деревне у него появляется сначала один последователь, крестьянин Иван Чуев, потом и несколько других крестьян перестают пить, ругаться и ходить в церковь. Другие крестьяне нападают на них, сектанты защищаются, и Иван Чуев попадает в тюрьму как бунтовщик. А Степан Пелагеюшкин прослышал, что Мария Семёновна получила пенсию, забрался ночью в её квартиру, взломав замок, сначала убил её меньшую замужнюю сестру, когда та попыталась закричать, зарезал её мужа и потом перерезал горло самой Марии Семёновне, так как не мог больше переносить её голоса и взгляда, а она успела сказать ему: «Чужие души, а пуще свою губишь». Степан попадает в тюрьму, но ведёт себя так смирно и кротко, что вызывает подозрения у смотрителя: «Второй месяц он у нас, примерного поведения. Только боюсь, не задумывает ли чего. Человек отважный, и силы непомерной». А Степану Пелагеюшкину всё мерещится худая морщинистая шея, которую он перерезал, и слышится увещевающий голос: «Чужие души и свою губишь. Разве это можно?» Тогда он ответил: «Стало быть, можно», – а теперь чёрные, красноглазые нашёптывают ему: «С ней покончил – и с собой покончи, а то не дадим покоя». И он начинает молиться ей, её душеньке с худой, сморщенной, перерезанной шеей, чтобы она простила его. Она ничего не говорит в ответ, но вдруг ему стало легче, особенно когда он услышал, как Иван Чуев читает Евангелие, где, как тот заверяет, всё сказано, сказано, как Христос говорит разбойнику: «Ныне же будешь со Мною в раю». «С этого времени Степан стал другим человеком». До сих пор Степан знал буквы, но читать не умел. Тюремный вахтёр принёс ему Евангелие, где показал молитву «Отче наш»: «Степан стал читать «Отче наш», сличая знакомые буквы со знакомыми звуками. И вдруг ему открылась тайна сложения букв, и он стал читать». Вскоре Степан приобретает влияние на других арестантов, среди которых убийца Махоркин. Время от времени Махоркин выполняет обязанности палача. Теперь ему поручают казнить двух крестьян, но на этот раз Махоркин решительно отказывается, хотя начальник тюрьмы грозит наказать его плетьми, на что Махоркин отвечает: «Что ж, плети – так плети, а убивать закона нет». Начальник тюрьмы справедливо усматривает в этом влияние Степана Пелагеюшкина: «Нашёлся пророк острожный…» . Ф.М. Достоевский Степана же Пелагеюшкина допрашивает тот самый Махин, научивший Митю Смоковникова подделать купон, а теперь ставший судебным следователем. И он не может избежать влияния, которое оказывает на людей Степан Пелагеюшкин: «Махин бессознательно чувствовал, что этот стоящий перед ним человек в кандалах и с бритой головой, которого привели и караулят и отведут под замок два солдата, что это человек вполне свободный, нравственно недосягаемо высоко стоящий над ним… Больше же всего поразило Махина то, что он узнал от смотрителя о влиянии Пелагеюшкина на палача Махоркина, который, рискуя быть наказанным, отказался от исполнения своей обязанности». А Митя Смоковников стал инженером на золотых приисках, и директор посоветовал ему взять в проводники Степана Пелагеюшкина: «Шесть душ убил, а святой человек. Уж я ручаюсь». Так замыкается круг фальшивого купона, наделавшего много зла, оборачивающегося добром. При этом повесть осталась неоконченной, но художественная мощь Толстого достигла в ней новых глубин и не проходит бесследно ни для кого, эту повесть читающего. Центральный образ «Фальшивого купона» – Степан Пелагеюшкин – сперва закоренелый убийца, а потом святой человек. Степан Пелагеюшкин – явный аналог и антипод убийцы Родиона Раскольникова, героя романа Достоевского «Преступление и наказание». Раскольников убивает процентщицу Алёну Ивановну не столько с целью грабежа, сколько для того, чтобы проверить, является ли он высшим человеком, которому всё дозволено: «Тварь я дрожащая, или право имею». Степан Пелагеюшкин в ответ на умоляющий вопрос Марии Семёновны: «Разве можно?» – перерезывает ей горло: «Стало быть, можно», – как, по мнению Раскольникова, должен был бы ответить высший человек. Далее обнаруживается глубокая разница между Раскольниковым и Пелагеюшкиным. Раскольников убеждается в том, что он не из тех, кому всё дозволено. И его наказание именно в этом. Настоящего сострадания к своей жертве он всё равно не испытывает. Уже идя сознаваться в своём преступлении, он кричит своей сестре: «…я убил гадкую, зловредную вошь, старушонку процентщицу, никому не нужную, которую убить – сорок грехов простят, которая из бедных сок высасывала, и это-то преступление?» И на каторге Раскольников продолжает уверять себя: «Совесть моя спокойна». Чтение Евангелия, любовь Сони позволяют ему разве что смириться с тем, что он тварь дрожащая. Напротив, Степан Пелагеюшкин испытывает к убитой физическое сострадание, которого, кроме Льва Толстого, никто бы и не мог изобразить, не мог бы так заразить им читателя. Степан молится её душеньке, но он молится её тощей морщинистой шее, которую сам же перерезал. Это неодолимое стихийное сострадание отличает Толстого от Достоевского, которого Н.К.Михайловский недаром назвал «жестоким талантом». Но есть и один несомненный пункт схождения между Толстым и Достоевским. Это безусловное неприятие ими обоими смертной казни. «Отрицание смертной казни входит в русскую идею», – пишет Н.А.Бердяев. «Сказано: «Не убий», – так за то, что он убил, и его убивать? Нет, это нельзя», – настаивает князь Мышкин в «Идиоте» Достоевского. Степан Пелагеюшкин становится убийцей после того, как на военной службе ему поручили расстрелять солдата. Палачи в повести «Фальшивый купон» – бывшие убийцы. По Толстому, смертная казнь не предотвращает будущие преступления, а поощряет или даже вызывает их. Интересно, что в этом вопросе Лев Толстой сходится не с кем иным, как с Карлом Марксом. Так что вполне обоснованно сближение Толстого с Марксом, Ибсеном и Золя, которое мы находим у Освальда Шпенглера. Шпенглер даже называет Толстого «отцом большевизма» чуть ли не в духе Ленина, назвавшего Толстого «зеркалом русской революции». А поэт Иннокентий Анненский подмечает родство Толстого с учителями западного протестантизма: «…ересиарх с Тишендорфом* в руках, Штраусом на полке и Дарвином под столом». Дарвин здесь упомянут неслучайно. Вероучение позднего Толстого если не наука, то религия естественного отбора. В его творчестве царит сцепление причинных связей. В «Войне и мире» над рационалистическим индивидуализмом Наполеона верх берёт стихийное роевое движение народных масс со своими пророками – Кутузовым и Платоном Каратаевым, даже не подозревающим, впрочем, что он пророк, как и Аким из «Власти тьмы», чей символ веры в его «тае»: «…ты на своё поворотишь, как тебе лучше, а Бог, значит, тае, на Своё поворотит». Этот символ веры подтверждается простенькой, но ужасающей народной пословицей: «Коготок увяз – всей птичке пропасть». Работник Никита беззаботно крутит любовь со своей хозяйкой Анисьей, что приводит его сначала к убийству мужа Анисьи, а потом к убийству собственного новорождённого ребёнка. И «Фальшивый купон» весь в последствиях, неожиданных, но предсказуемых: «Бог на Своё поворотит». Такая аналогия предопределения действительно сближает Толстого с западным протестантизмом, и кощунственные страницы из «Воскресения», приведшие Толстого к отпадению от православия, объясняются вовсе не тягой к народной вере, а крайним западничеством интеллектуала-аристократа, привыкшего думать о религии по-французски и читать о ней по-немецки. У Достоевского каждый за всех виноват, и в этом рай, так как рай – это покаяние, и оно непредсказуемо, как непредсказуем Сам Бог, открывающийся лишь вере. Для Толстого «нет в мире виноватых», потому что председатель суда подписывает смертный приговор, а палач вешает, приведённые к этому положению так же естественно, как мы тут сидим и пьём чай в то время, как многие зябнут и мокнут. «От непонятия», – говорит Степан Пелагеюшкин судебному следователю Махину, допрашивающему его. От непонятия – преступление и от непонятия – наказание. Есть у Толстого рассказ «Чем люди живы», основанный на легенде, рассказанной олонецким сказителем В.П.Щеголёнком. Подмастерьем у сапожника работает ангел, наказанный Богом за то, что не вынул душу у женщины, пожалев её дочерей, которым их сиротство принесло счастье: их удочерила соседка и разбогатела от своего доброго дела. В рассказе высказывается то, на что трудно возразить: «Кто в любви, тот в Боге и Бог в нём, потому что Бог есть любовь». Но если Бог в человеке, где человек, в котором Бог? Традиционный ответ на это отчётлив и прост: в Церкви. Но Лев Толстой вышел из Православной Церкви, отпал от неё. Митрополит Антоний так объяснял постановление Церкви: «Акт отлучения Толстого не есть осуждение его на вечные адские мучения, а только снятие с него «священного звания» христианина. У Бога Толстому будет свой суд и по делам его будет воздаяние». Не для того ли Л.Н.Толстой ушёл из Ясной Поляны, чтобы найти дорогу в Православную Церковь? Ведь из Ясной Поляны он направляется в Оптину Пустынь, и там не отказываются принять его. Но именно в Оптиной Пустыни старец Амвросий сказал о Толстом: «Горд очень». Возможно, в самом конце жизни Толстой убеждается, что из Церкви нельзя просто уйти и нельзя в Церковь просто вернуться. Он отправляется искать свою отдельную дорогу в Церковь и умирает от простуды, убедившись, что без Церкви, вне Церкви в мире очень холодно.

Параграф 1

Параграф 2