Ave, Maria Женские образы Александра Иванова

На вечерней римской набережной Рипета горожане поют «Ave, Maria» перед образом Мадонны. Здесь старик-запевала со своими подопечными, преклонивший колени мужчина, пожилая женщина, которую поддерживает юноша, много юных девушек. Лунный свет заливает камни мостовой, в его призрачном сиянии город за рекой тоже кажется миражом. Горящие свечи бросают отсветы на лица поющих. Сколько безыскусного благоговения и сосредоточенности в облике этих простых людей, изо дня в день повторяющих ритуал славословия Деве Марии – с неиссякаемой искренностью и сердечностью религиозного чувства! Неожиданная деталь – сидящие на первом плане собаки: они внимательно смотрят в ту же сторону, что и люди, словно разделяя захватившие всех эмоции.

Эту акварель художник исполнил для альбома, предназначенного в подарок великому князю Александру Николаевичу, посетившему Рим зимой 1838–1839 года. Не случайно Иванов сюжетом для «римского сувенира» выбрал «обыкновение римское собираться на улице, в час после сумерек, у каждого образа Богородицы и хором петь ей похвальные песни». В этой сценке отразилась та истовая религиозность, которая пронизывала повседневную жизнь простых итальянцев и проявлялась в многочисленных обрядах, праздниках, суевериях и народных поверьях. «Сцена моя состояла из 26 фигур, по большей части девиц, с возможным удержанием национальных мещанских костюмов, – сообщал Иванов в письме отцу, – посреди стоял старик – запевала, который получал за это жалованье от правительства, а около его мальчики, у него учащиеся. В околичности представлена крепость римская на Тибре, вдали – Пётр, крепость Св. Ангела, или бывший мавзолей Адриана, и часть с большим новым театром Аполлона. Фигуры были освещены то свечами, то луной. В первый раз я занялся акварелью, однако ж рисунком были все совершенно довольны».

Наверное, неожиданно даже для самого себя Иванов, не любивший жанровую живопись как таковую, создаёт удивительно красивое по колориту и трогательное по содержанию произведение, очень тонко и точно передающее важный момент жизни итальянцев.

Во времена Александра Иванова итальянский жанр, итальянки, пейзажи Италии стали чрезвычайно популярны у поклонников искусства. Но нередко художники касались лишь внешних форм этой южной красоты, не углубляясь в природу народной стихии, не размышляя об историческом народном типе и его обычаях. «Картинность» изображаемых сцен, карнавальная яркость колорита были разлиты в самой натуре, и художнику оставалось лишь слегка усилить, акцентировать тот или иной эффект. Жизнелюбие итальянцев, видимая лёгкость жизни этого южного народа создавали иллюзию беспечального бытия. И это словно оправдывало легковесность подхода живописцев к теме. И нужна была ивановская сосредоточенность на сверхзадаче, присущая художнику погружённость в суть изображаемого, чтобы сделать итальянский жанр серьёзным и содержательным. Он смотрел на простых итальянцев не как праздный путешественник и собиратель экзотики, а как вдумчивый исследователь, сроднившийся с их жизнью. И натура не красовалась, а раскрывала себя перед ним. Так, в небольшом полотне «Девочка альбанка в дверях» строгость правильных абрисов, простота форм и пропорций создают одухотворённый образ, растворяющий в себе всё случайное и жанрово‑характерное. Картина остановлена художником на стадии слегка пройденного красками рисунка, нанесённого кистью. Незатейливая композиция строится на ритме геометрически правильных линий дверного проёма и чёткого силуэта девичьей фигурки, контраста затенённого пространства и светлого платья. Красная накидка, обрамляющая юное лицо, – цветовой центр этюда, а тёплый тон смуглой кожи лица и рук оттенён белым платьем. Смыслом жанровой по духу сценки становится не действие, а сама девочка, застывшая с немым вопросом или в ожидании чего-то.

Альбано, небольшой городок в окрестностях Рима у озера с тем же названием, издавна привлекал живописцев, съезжавшихся в Рим со всего света. Привлекал и красотой пейзажей, и пленительностью юных альбанок. Здесь жила самая знаменитая итальянская натурщица – Виттория Кальдони, в которую серьёзно влюбился друг Александра Иванова Григорий Лапченко. Ни разность культур, ни слабое здоровье русского художника не остановили красавицу – она вышла за него замуж. Иванов и сам не мог остаться равнодушным к удивительной, исполненной античного достоинства и стати красоте этой женщины, запечатлев её в карандашных рисунках и живописном портрете. В 1839 году ослепший Григорий и Виттория уехали в Россию, а он помогал её семье, оставшейся в Альбано, и переписывался с женой друга.

Александр Иванов не был сентиментален, в его отношении к женщинам не было ничего лирического. В 1839 году у него родилась дочь, но художник так и не стал настоящим отцом, хотя исправно выплачивал её матери деньги. Он писал своему другу Ф. Ф. Рихтеру о посещении этой женщиной его мастерской: «Первой визит её с ребёнком сделал самое неприятное на меня впечатление: … я решительно сказал, чтобы она никогда ко мне его не приносила в студию, но тут я услышал голос матери; она отрекалась от всех интересов своих и в ту же минуту готова была оставить меня навсегда из любви к своей новорождённой – дочке. Я одумался, и это всё осталось al comodo di Lei (к ее удобству.– ит.). Но довольно о пустяках». Рихтер в ответ гневно пишет: «Нащёт вашей особы никак не мог я вообразить вас таким варваром, как вас обвиняет ваш поступок против вашей Терезы и вашего младенца. О безбожный отец!..» В том же году, приехав в Венецию, Иванов делает копии с картин старых мастеров, в том числе – с «Искушения Святого Антония» и «Меркурия и трёх граций» Тинторетто, словно изживая в копируемых сюжетах свою житейскую ситуацию. В 1845 году он пишет брату Сергею перед его приездом в Рим из России: «Надеюсь, что ты побережёшь своё здоровье от всех соблазн<ов> и утончённостей разврата. Это ведь главное… Устройство моего положения – оставить совсем женщин – платить в неделю 9 павлов – дань за прошедшие удовольствия и шалости, и заняться последний раз окончательным чтением Библии – чтоб приняться решать все подробности чувств в моей картине.– Уединение. Моление и отрешение от всех посторонностей». По-видимому, «9 павлов» были своего рода алиментами на внебрачного ребёнка.

Тема греха и греховности человеческой природы, занимающая столь значительное место в творческом сознании Иванова, была рождена не менторским сторонним взглядом праведника на греховный мир, а глубинами его собственной природы, заставлявшей его остро переживать своё нравственное несовершенство. «Люди сами себя и других мучают своими порочными страстями, полагая в этом найти отраду»; «неужели всегда нам жить в этом заблуждении? неужели не в силах наших совладать со страстями, нас обуревающими?» – писал художник в середине 1840‑х годов в черновике своего послания Марии Апраксиной, к которой у него вспыхнуло вдруг острое сердечное чувство, окрашенное странной боязливостью. Он желал видеть в этой женщине помощницу в своём деле и вместе с тем опасался нарушить привычный образ жизни. Героиня этого «грустного романа» была дочерью С. П. Апраксиной, приятельницы Н. В. Гоголя. Дед Марии был крестником императрицы Елизаветы Петровны, владел тринадцатью тысячами душ. А отец, скончавшийся очень рано, – флигель-адъютантом императора. «Молодая дева, знатного происхождения, соотечественница, ревностная, добрая душою, полюбила меня горячо. Простила мне недостатки и уверила меня в своём постоянстве. Если я не отвечу на всё это Святостью моей жизни, без сомнения буду подлец из подлецов», – писал Иванов в записной книжке во время своего путешествия на север Италии в 1847 году. Однако он не был уверен в своём праве на чувство: «… В настоящую, переходную минуту – минуту трудную для избранных, – можно ли допустить их до земного блаженства, т. е. до женитьбы? Вот вопрос, который решит Гоголь напечатанием своего сочинения, который решу и я окончанием моей картины». И продолжая ту же дневниковую запись, Иванов высказывает пожелание: «Хорошо бы было, если бы М. В. на службу готовилась Богу и Отечеству.– Т. е. выписать бы книг английских и немецких, из которых бы вычитать всё относительное к путешествию к Св. Местам… Это была бы существенная помощь к скорейшим и совершеннейшим моим предприятиям». Но планы эти, конечно, не могли осуществиться: Апраксиных отпугивало не столько незавидное положение художника, сколько странности его характера, проявлявшиеся всё заметнее из-за полуотшельнической жизни. В 1848 году Марию Владимировну выдали замуж за князя Сергея Васильевича Мещерского. Когда в 1858 году Иванов вернётся в Петербург, первым его стремлением будет не желание узнать о своей картине «Явление Мессии» (которая прибыла в Петербург чуть раньше), а получить известие о Марии Владимировне. О той женщине, которую он так горячо полюбил когда-то и из-за которой сделался затворником в своей мастерской.

В женских образах Иванова особенно проявилось одно существенное качество его искусства – оно лишено возвышенного отстранения от телесности человеческой природы. Художник не стремился к сентиментально-романтическому «одухотворению» натуры. Он стремится исследовать целокупность человеческой натуры. В Петербургской Академии художеств в то время изображение обнажённой женской натуры не было в числе учебных заданий. Рисовали гипсы, в том числе – с известной античной статуи Венеры. Но когда он увидел в галерее Уффици подлинную статую Венеры, его поразило то, что делает античные мраморы живыми и бессмертно прекрасными: тактильное ощущение той живой плоти, которая послужила когда-то скульптору моделью, всех её нюансов и изгибов. Тогда закончилось у него ученическое восприятие античной красоты. Интересно, что в рисунках Иванова знаменитая статуя производит даже более монументальное впечатление, чем в реальности. И сквозь скульптурную форму, переданную лёгким движением карандаша, явственно проступает живая пластика живого женского существа. Вглядываясь в творение античного мастера, Иванов приходит к целомудренной простоте и ясности восприятия женского тела как предмета искусства. Абсолютная трезвость взгляда на натуру, предельно убедительная материальность и вместе с тем удивительное целомудрие присущи и «натурщицам» Иванова, которых он рисовал в классах академии Святого Луки в Риме. А нагота его «жены Пентефрия» из рисунков на тему Иосифа Прекрасного скорее наивно соблазнительна, чем откровенно чувственна. Подлинной чувственности, пожалуй, лишены даже героини этюдов начала 1830‑х годов, изображённые полураздетыми («Две сидящие натурщицы на фоне зелени», ГРМ) или в соблазнительных позах («Лежащие обнажённые женщины», ГРМ). Хочется отметить, что категория целомудрия как целостности, строгости и сдержанности художественной формы присутствует у Иванова и в характеристике произведений искусства: он едет на Север Италии, чтобы увидеть «у живописей ХIV столетия этот безразвратной стиль, в который облекались мысли первых… художников христианских».

Работая над картиной «Явление Христа Марии Магдалине по Воскресении», Иванов искал способ выражения идеального в реальном, стремясь передать духовный порыв через сложное эмоциональное состояние героини. Отсюда – попытка добиться от натурщицы, позировавшей для Магдалины, физиологического соединения горя и радости одновременно. Разрабатывая композицию полотна «Явление Мессии», художник практически убирает женские персонажи, уводя их далеко на второй план. Однако, делая этюды к картине, Иванов искал нужную пластику и остроту психологического состояния не только в мужской, но и в женской натуре. Так, в этюде «Женская голова в повороте головы Иоанна Крестителя» истомлённое бледное лицо женщины в обрамлении чёрных волос, её чеканный профиль с резким очерком носа и полураскрытых губ, пристальный взгляд огромных глаз передают сильнейшее душевное напряжение и едва сдерживаемую страстность – то есть всё то, что говорило о внутреннем состоянии Предтечи.

Многолетнее изучение классического искусства и собственные искания привели Иванова в конце жизни к созданию уникальной серии, не имеющей аналогов в мировом искусстве, – «Библейских эскизов», которые должны были стать основой будущих стенных росписей некоего храма, воплотив историю библейского народа в изобразительной форме. Женские образы этого грандиозного замысла удивительно просты и естественны. И, несмотря на повторяемость жестов и поз, которые использует художник, нет ощущения однообразия, напротив – на каждом листе, в каждом сюжете рождается новый пластический рисунок. Так, сцены, трактованные в бытовом плане, полны человеческой теплоты. Сцены, связанные с трагическими эпизодами, пронизаны то сдержанной патетикой, то страстной экспрессией чувств, а сцены чудес – ощущением тайны и величия происходящего. Этой строгости и лаконичности в передаче движений тела, заключающих в себе движение души, эмоции и чувства, художник учился у живой природы человека и у старых мастеров. Многолетняя привычка рисовать, писать с натуры освободила руку Иванова настолько, что она свободно фиксировала то, что зарождалось в его художественном сознании. Как проста и точна композиция картины «Посещение Марией Елизаветы»! Как выразителен этот контраст двух женских фигур – сдержанно спокойного жеста Марии, застывшей на пороге увитого виноградом дворика, и радостного всплеска рук Елизаветы, бросившейся Ей навстречу. Как красив поток золотых волос Марии Магдалины, сливающийся с прихотливыми складками её накидки, сброшенной с головы порывистым движением к Воскресшему Христу («Явление Христа Марии Магдалине по Воскресении»). Как трогательна фигурка Девы Марии, робко ступающей рядом с огромным ангелом, бережно подводящим Её к ложу спящего Иосифа («Сон Иосифа»). И какое мощное сияние исходит от Её чрева, пронзая тьму, ослепляя лучами Божественного света всё вокруг, преображая этот обыденный мир чудом зарождения Младенца Христа. В этих акварелях уже нет реальных прототипов, но живость и жизненность пластических ситуаций, созданных художником, поражают удивительным соединением детской непосредственности и философского осмысления библейских текстов, великолепной «механики» исполнения и поразительной художественной интуиции. «Библейские эскизы» «составляют главное его право на бессмертие», – считал критик Василий Стасов, говоря о значении Александра Иванова. И женские персонажи, наполняющие эскизы, – неотъемлемая часть этого потрясающего по своей художественной правде поэтического сказания о мире Библии, вызванного к жизни гением великого мастера.

Copyright © Все права защищены.Дата публикации: