Ласточка. Вера БЕГИЧЕВА

Таинственный, вызвавший большое число догадок и версий эпизод допроса Иешуа у Пилата – внезапное появление и столь же внезапное исчезновение неожиданного персонажа: «В колоннаду стремительно влетела ласточка, сделала под золотым потолком круг, снизилась, чуть не задела острым крылом лица медной статуи в нише и скрылась за капителью колонны. Быть может, ей пришла мысль вить там гнездо. В течение её полёта в светлой теперь и лёгкой голове прокуратора сложилась формула» оправдательного приговора Иешуа. «Оставалось это продиктовать секретарю. Крылья ласточки фыркнули над самой головой игемона, птица метнулась к чаше фонтана и вылетела на волю». Птица скрылась из глаз, а в руку прокуратора секретарь услужливо вкладывает донос Иуды – смертный приговор Иешуа.

Эти прекрасные строки пронизаны культурными кодами – они вызывают у читателей множество изобразительных и литературных ассоциаций, связанных с восприятием и отображением античности в новейшей европейской культуре ХIХ – начала ХХ века: птичка, сидящая «на медном плече Кифареда» в «Павловске» А. Ахматовой; знаменитая мозаика с виллы императора Адриана в Тиволи близ Рима – птицы на краю чаши фонтана, многократно описанные в европейской антологической (созданной в античных традициях) поэзии; ласточки у Г. Х. Андерсена, строящие гнёзда под кровлей «старинного белого мраморного дворца», над капителями его классической колоннады: «Виноградные лозы обвивали его высокие колонны, а наверху, под крышей, лепились ласточкины гнёзда. В одном из них и жила ласточка, что принесла Дюймовочку…»

Благодаря этим художественным приёмам эпизод воспринимается как нечто смутно знакомое, создаёт впечатление подлинности описываемого события-архетипа.

Но что значит эта чудесная зарисовка, какова её роль в романе, а главное – что она такое, эта птица?

«Образ ласточки, появляющейся во время допроса Иешуа, при всей очевидной символике не поддаётся объяснению», – писали ещё в 2007 году булгаковеды Г. А. Лесскис и К. Н. Атарова.

Высказывалось предположение, что это Воланд явился в образе ласточки. Но в представлении народов ласточка связана с силами добра, а не зла.

Согласно другой гипотезе, здесь обыгрывается известная русская примета: залетевшая в дом птица – к смерти. Но этнограф А. В. Гура справедливо замечает, что как раз к ласточке эта народная примета относится менее всего: напротив, «повсеместно считается, что гнездо ласточки под крышей обеспечивает дому счастье и благодать».

И всё же учёным удалось разгадать загадку этой ласточки.

Вспомним: ласточка залетает в колоннаду – и прокуратор решает помиловать Иешуа; и перед тем, как он решает предать узника казни, ласточка исчезает – точно добрый ангел отлетел, рыдая и скорбя о погибшей душе прокуратора, видя, что её заступничество оказалось бесполезным…

В Новом Завете другая заступница столь же тщетно взывает к Пилату: «Между тем, как сидел он на судейском месте, жена его послала ему сказать: не делай ничего Праведнику Тому, потому что я ныне во сне много пострадала за Него» (Мф 27:19).

В первой сохранившейся черновой редакции романа (1928–1929) легионный адъютант докладывает прокуратору: «Супруга его превосходительства Клавдия Прокула велела передать его превосходительству супругу, что всю ночь она не спала, видела три раза во сне лицо кудрявого арестанта – то самое, – проговорил адъютант на ухо Пилату, – и умоляет супруга отпустить арестанта без вреда».

В окончательной редакции у булгаковского Пилата никаких советчиков нет. Ему никто не поверяет своих снов; вещий сон снится самому Пилату, и не накануне, а после казни.

У Булгакова Пилат вдовец, как и в новелле А. Франса «Прокуратор Иудеи» (1891), о чём свидетельствует траурный «чёрный камень в перстне» на его «тонком, длинном пальце». После смерти жены – родного, близкого человека – он замкнулся в себе. «Твоя собака, единственное, по-видимому, существо, к которому ты привязан, – говорит ему Иешуа. – …Беда в том… что ты слишком замкнут и окончательно потерял веру в людей. Ведь нельзя же, согласись, поместить всю свою привязанность в собаку. Твоя жизнь скудна, игемон».

В евангельском эпизоде, бросающем свет и на их семейную жизнь, супруги предстают связанными взаимной любовью, доверием, попечительной заботой. Даже в том, что касается служебных дел,

Прокула даёт мужу советы, – и Пилат, ответственный чиновник Империи, в разгар напряжённого судебного процесса, затрагивающего интересы высшей политики, находит время отвлечься и выслушать послание жены и попытаться исполнить её просьбу…

Действие ершалаимских глав «Мастера и Маргариты» приурочено к «четырнадцатому числу весеннего месяца нисана» (март–апрель). Как первыми отметили булгаковеды И. Белобровцева и С. Кульюс, «реальная ласточка как перелётная птица в это жаркое время года должна быть уже на севере». Это не настоящая птица, она – гостья из иного мира.

Древние верили, что в облике ласточек души умерших прилетают навестить родной дом. Булгаковед М. Новикова высказала предположение, что и в романе Мастера ласточка – «символ души и посредница между мирами».

В русской поэзии образ ласточки как посредницы между мирами, души – пленницы Аида, с наибольшей художественной силой запечатлён в «Летейских стихах» (1920) О. Э. Мандельштама: «Когда Психея-жизнь спускается к теням/В полупрозрачный лес, вослед за Персефоной,/Слепая ласточка бросается к ногам/С стигийской нежностью и веткою зелёной…»

Мандельштамовская ласточка – гостья из загробного мира, со стигийского брега, из «чертога теней», – не случайно «слепая»: по мифологическим представлениям древних, слепец незряч в здешнем мире, потому что глаза его обращены в запредельный мир богов и мир теней и провидят будущее и суть вещей, – как глаза булгаковской крылатой гостьи…

У славян и у многих других народов, отмечает этнограф А. В. Гура, «ласточка – птица, наделённая женской символикой». В украинских, болгарских, сербских, хорватских песнях душа женщины после её смерти превращается в ласточку. «Моя ласточка» – до сих пор бытующее в языке ласковое обращение к любимой женщине. Само имя этой птицы родственно слову ласка (слав. «любовь, ласка»).

Г. Р. Державин в 1792 году сравнил с этой птицей свою любимую жену Катерину Яковлевну: «О домовитая ласточка! О милосизая птичка!» В 1794 году в стихотворении «На смерть Катерины Яковлевны» он писал: «Уж не ласточка сладкогласная/Домовитая со застрехи;/Ах! моя милая, прекрасная/Прочь отлетела – и с ней утехи…/О ты, ласточка сизокрылая!/Ты возвратишься в дом мой весной;/Но ты, моя супруга милая,/Не увидишься век уж со мной…»

Ласточка в романе Мастера – это душа умершей жены Пилата, Клавдии Прокулы, «с стигийской нежностью» явившаяся из загробья, чтобы удержать любимого мужа от рокового шага.

Авторитетный биограф Пилата Г. А. Мюллер видел в ней отдалённую родственницу императора Тиберия (14–37 гг.), принадлежавшего к тому же роду Клавдиев. Благодаря этому браку Пилат, происходивший из опального антицезарианского рода Понтиев, представители которого в гражданской войне (44–42 гг. до н. э.) выступали на стороне Кассия и Брута, оказался причастен к делам высшей политики и имел возможность проявить себя с лучшей стороны при весьма драматических обстоятельствах.

В 26 году, как предполагают – узнав о готовящемся заговоре, Тиберий навсегда покинул Рим и до конца царствования поселился на юге Италии, на острове Капри уединённом и хорошо укреплённом, откуда последующие десять лет управлял Империей.

Неизвестно, какое участие в этих событиях принимали Пилат и Прокула, но в том же 26 году Пилат получил завидную для многих блестящую должность префекта (прокуратора) – римского наместника в богатой Иудее. Видимо, этот закалённый, испытанный ветеран германских войн (10–16 гг.), ещё тогда, служа под началом Тиберия, завоевавший его расположение, в числе немногих верных, на чью преданность император безусловно мог положиться, сопровождал и защищал кесаря в этом поспешном и опасном отъезде.

Когда Тиберий умер и императором стал Калигула (37 г.), Понтий Пилат лишился должности; это лишний раз доказывает, что именно личное благоволение Тиберия к нему и к его жене позволило «всаднику Золотое Копьё» стать пятым прокуратором Иудеи.

Поэтому Пилат в булгаковском романе не боится угроз первосвященника Каифы пожаловаться на него вышестоящему начальству и сам отвечает угрозой на угрозу, пытаясь спасти Иешуа от распятия: «Слишком много ты жаловался кесарю на меня, и настал теперь мой час, Каифа! Теперь полетит весть от меня, да не наместнику в Антиохию и не в Рим, а прямо на Капрею, самому императору, весть о том, что вы заведомых мятежников прячете от смерти… Вспомнишь ты тогда спасённого Вар-раввана и пожалеешь, что послал на смерть философа с его мирною проповедью!»

Латинское имя-когномен этой римской матроны Прокула-Прокла, греческое по происхождению (от про – «пред» и клеос – «слава»; ср. слав. Предслава). Прокулой именуют её латинские источники по истории раннего христианства, Проклой – греческие, в том числе и в славянских переводах. У эфиопских христиан жена Пилата носит имя Аброкла.

Известно, что она проявляла интерес к религии и Пилат ценил её религиозный опыт – вспомним вещий сон Прокулы, ею же самой истолкованный, и то внимание, с каким её муж выслушал это истолкование.

Вот что пишет об этом богослов И. Косолапов: «Душа её была доступна для истинного и доброго, почему и была достойна того, чтобы Бог открыл ей Свою волю, как в Ветхом Завете открывал некоторым язычникам, подобным ей». Неустанный духовный поиск составлял суть её земного бытия.

В 1961 году итальянские археологи, проводившие раскопки в Кесарии, обнаружили в северной части орхестры античного театра гранитную плиту с сильно повреждённой временем латинской надписью: «Святилище в честь императора Тиберия Понтий Пилат, префект Иудеи (воздвиг и посвятил)». Позднее здесь были раскопаны руины соседствовавшего с театром небольшого святилища Тибериеум, посвящённого божеству римского императорского культа – гению кесаря Тиберия. Оно было возведено Пилатом и Прокулой в годы его наместничества в Иудее (26–36 гг.).

Согласно «Евангелию от Никодима», Прокула относилась с уважением и интересом и к традиционной религиозной жизни в той провинции, куда был направлен на службу её муж. Она жертвовала на строительство молитвенных домов, присутствовала на молениях. Пилат в этом раннехристианском апокрифе говорит иудеям: «Вы знаете, что жена моя почитает Бога и ныне иудействует с вами»; «что она выстроила вам множество синагог».

Прокула не скрывала от мужа того, чем была занята её душа, и Пилат, не питавший добрых чувств к иудеям и их вере, не препятствовал жене поступать так, как она считает нужным, любя и уважая её.

Трагические обстоятельства помогли ей обрести ту истинную веру, которую она искала всю жизнь.

По церковному преданию, зафиксированному в апокрифических «Актах Пилата» и славянском переводе «Иудейской войны» Иосифа Флавия, «Иисус исцелил её, когда она лежала на смертном одре»; «жену его (Пилата) умирающую исцелил», и эта встреча глубоко впечатлила Прокулу: в своём Исцелителе она прозрела не только искусного врача, но и «Праведника» (Мф 27:19).

Церковная традиция считает её тайной христианкой. «Клавдия Прокула вступила в сношение с учениками Иисуса Христа, уверовала в Его учение, приняла крещение, – пишет богослов И. Косолапов. – Скончалась мирно». Данные источников о времени её обращения и смерти разноречивы. В романе Булгакова всё это произошло до того, как на суд Пилата привели «подследственного из Галилеи».

На чём он основывался в своей трактовки?

Дело в том, что исследователей Нового Завета издавна ставило в тупик евангельское обращение Прокулы к прокуратору. Если на время иудейской Пасхи и массового наплыва в город паломников, требовавшего присутствия в городе дополнительного контингента римских войск во главе с наместником, она сопровождала Пилата в Иерусалим, то зачем жене, делящей с мужем супружеское ложе, днём извещать его через посыльного о своём ночном сне, почему она сама утром не сделала этого? А если, отправляясь в Иерусалим, Пилат оставил жену в безопасности в Кесарии – главной своей резиденции в Иудее, – как мог посланный Прокулы так быстро добраться оттуда до Иерусалима?

Иные на этом основании отрицают истинность этого евангельского эпизода, считают его позднейшей чужеродной вставкой, переделкой рассказа Светония о том, как «в последнюю ночь перед убийством» Юлия Цезаря «жене его Кальпурнии снилось, что в доме их рушится крыша и что мужа закалывают у неё в объятиях», и утром она умоляла Цезаря не ходить в этот день в сенат.

Об этом писал, например, Д. Ф. Штраус в своей «Жизни Иисуса» (1836), отвергая, как недостоверное, свидетельство Евангелия от Матфея о вещем сне жены Пилата. Евангелист, по мнению немецкого историка, просто повторил легенду о другом вещем сновидении, приписанном молвой жене Цезаря, которую «христианская легенда» о Прокуле «живо напоминает».

Булгаков, споря с Д. Ф. Штраусом и его новейшими последователями, даёт свою интерпретацию евангельского текста – свою художественную реконструкцию событий, созданную на его основе, парадоксальную на первый взгляд, но снимающую эти вопросы и недоумения, сомнения в истинности и Боговдохновенности Евангелий.

Разумеется, не единственно возможную: пока существует род человеческий, люди будут вчитываться в текст вечной книги и размышлять над сокрытым в её неизреченных, непостижимых земному разуму глубинах.

Недаром «золотой потолок», на фоне которого пролетает в романе Мастера её душа, – как золотой фон иконы – знак вечного света. Несколько Восточных Церквей причислили её к лику святых. Греческая (Элладская) Церковь празднует её память 27 октября, Коптская и Эфиопская Церкви 25 июня.

Автор «Мастера и Маргариты» не первый сравнил эту христианскую святую с ласточкой – в славянских поверьях чистой, святой, Божьей птицей, которая «своим пением славит Бога». Щебетание её воспринимается как неустанное чтение литании, как молитва: «Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас».

В Библии щебетание ласточки уподобляется молитвенному обращению пророка и праведника к Богу: «Как ласточка издавал я звуки… смотрели глаза мои к небу: Господи! Тесно мне; спаси меня» (Ис 38:14). Ласточки вьют гнёзда в доме Бога – Иерусалимском храме: «И птичка находит себе жилье, и ласточка гнездо себе, где положить птенцов своих, у алтарей Твоих, Господи сил, Царь мой и Бог мой!» (Пс 83:4).

«Согласно легендам, ласточки изо всех сил старались отвести преследователей от того места, где укрывался Христос; вырывали гвозди из рук палачей во время распятия; вынимали колючки терновника из Его мученического венца и носили Ему воду; старались избавить умирающего Христа от дальнейших мучений и кричали: «Умер! Умер!», чтобы мучители прекратили его терзать», – рассказывает этнограф Е. Е. Левкиевская.

Именно это пытается сделать ласточка в романе Мастера – спасти Иешуа от распятия.

В византийском «Физиологе», популярном в Древней Руси, сказано: «Ласточка появляется весной, когда проходит зима. И с рассветом пробуждает, призывая спящих к делу». Так святые люди, живущие во Христе, «думают о Нем, пробуждая погруженных в (духовный) сон к деланию добра и возглашая: «Пробудись, спящий, и восстань… и осветит тебя Христос».

Такова Прокула в трудах историков Церкви.

«Тёмные догадки ранних легенд или церковных преданий о том, что жена Пилата – одна из «богобоязненных», «иудействующих» знатных римлянок – первых ласточек весны Господней, каких тогда было немало, – может быть, не совсем лишены вероятия, – писал Д. С. Мережковский в книге «Иисус Неизвестный» (1932). – Если домоправителя Иродова, Хузы жена, Иоанна (Лк 8:3), последует за Господом в смиренной толпе Галилейских жён, а через несколько лет будут при дворе Нерона тайные ученицы Христовы, то почему бы не могла быть и при дворе Пилата влекущаяся к Господу издали, живая душа?» «Первая ласточка весны Господней…» Не эта ли поэтическая строка Мережковского подала Булгакову мысль поведать в своём «закатном» романе чудесную историю о том, как душа умершей Прокулы прилетает к мужу в трагическую для него минуту в образе ласточки, отделившись от теней загробья?

Copyright © Все права защищены.Дата публикации: