Костёл в Москве: первая попытка. Дмитрий ВОЛОДИХИН

В Москве издавна жили представители западно-христианского вероисповедания, переселившиеся в Россию из Европы. Известно, что ещё в XV веке, при Иване Великом, в Москве были католики-итальянцы. Постепенно европейский «сектор» столицы становился всё многолюднее. В XVI веке здесь возникло большое постоянное поселение, где обитали немцы, французы, англичане, голландцы, шотландцы, итальянцы. Это были необходимые московскому правительству военные специалисты, врачи, литейщики, типографы, архитекторы, фабриканты. Но со временем российский люд многому научился, и появились собственные мастера, отлично справлявшиеся и со сложным строительством, и с изготовлением пушек, и с книгопечатанием. Однако иноземцев по-прежнему охотно нанимали на военную службу, к их услугам прибегали, когда требовалось выгодно сбыть казённые товары в западные страны и, что важнее, наладить импорт стратегически важных предметов. Словом, спрос на услуги выходцев из Западной Европы в XVII веке не только не упал, но даже вырос.

Многие из них жили в Москве годами, а некоторые стали подданными русского государя и осели здесь навсегда. Немало их приняли православие. Потомки иностранцев, родившиеся в Москве, утратили связь с «исторической родиной» и не думали о переезде в Европу.

Московские иноземцы обитали в основном в Немецкой слободе, которая стала своего рода «городом в городе». С русскими общались мало, носили одежду на европейский лад, по-своему строили и обставляли дома, мостили улицы, заводили собственные школы, имели собственные питейные заведения. И развлекались тут иначе, нежели во всей остальной Москве, и праздники у них были свои. Жили сплочённо.

Однако единая «европейская диаспора» в Немецкой слободе не сложилась, главным образом из-за того, что её жители принадлежали к разным конфессиям – католицизму и протестантизму. По этому признаку они были жёстко разделены в быту и мировидении, и сами очень хорошо осознавали взаимные различия. И государи мос­ковские отлично видели разность этих групп иностранцев. Протестантов было больше. Им выказывалось и более благоволения от русских властей. Им даже позволили завести собственные храмы – на территории Немецкой слободы появились две лютеранские кирхи, а также кальвинистский храм.

Католики же не раз обращались с просьбой разрешить им строительство костёла, однако получали категоричес­кий отказ. Время от времени авторитетные иностранные государи (в частности французский и польский короли) направляли российскому правительству пожелания в том же духе: дать католичеству простор на территории Московской державы и позволить возведение храмов.

Курляндец Яков Рейтенфельс, живший в России с 1671 по 1673 год, а впоследствии выдвинувший один за другим несколько проектов миссионерского наступления в России, с печалью ревностного католика констатировал: «Лишь римским католикам до сих пор не разрешено иметь своего священника в Москве, хотя немало католиков всех подразделений занимают у русских как военные, так и гражданские должности… До того сильна исстари вражда между греческою и латинскою Церковью, что она, по-видимому, не поддаётся никакому человеческому врачеванию».1

При Фёдоре Алексеевиче, имевшем репутацию монарха, склонного к европейской культуре, просвещённого и милостивого к своим европейским служильцам, надежды католиков оживились. Виднейший приближённый Фёдора Алексеевича князь В. В. Голицын выказывал явное благорасположение и к польской культуре, и к католической вере. Учитель самого царя Симеон Полоцкий получил образование в католических учебных заведениях. Он не утратил православия, но по части богословской подготовки во многом перешёл на западно-христианские позиции. А Фёдор Алексеевич тесно общался со своим наставником на протяжении десятка лет, почитал его, доверял ему.

Кроме того, католики, особенно поляки, надеялись на содействие царицы Агафьи, видя в ней отличного проводника нужного влияния на государя. Один из иноземцев высказался с большой откровенностью: «Эта царица была по отцу польского происхождения. Выйдя замуж за царя, она сделала много добра Московскому царству… При ней стали заводить в Москве польские и латинские школы. Также предполагалось выбрасывать из церкви те иконы, которые каждый из них считает своим Богом и не позволяет никому другому поклоняться и ставить зажжённых свечей. Эти нововведения в Москве партия царя Феодора… недоброжелатели, из приверженцев Артемона [Матвеева], порицали, говоря, что скоро и ляцкую веру вслед за своими сторонниками начнёт вводить в Москве и родниться с ляхами, подобно царю Димитрию, женившемуся на дочери Мнишка».2

Другой иноземец уверяет, что «Феодор намеревался построить Римскую церковь с училищами в Смоленске и на это дал привилегию с известными доходами. Долгорукий всячески старался сделать недействительным это похвальное предположение и уговаривал бояр отклонить Государя, во что бы то ни стало, от его намерения; но они не осмелились беспокоить Государя на счёт этого явно»3.

Причина кривотолков насчёт «ляцкой веры» заключалась, конечно же, не в озлобленности клевретов Артемона Матвеева и всей «партии» Нарышкиных. На поляков смотрели косо после многих десятилетий вооружённой борьбы с ними, продолжавшейся с переменным успехом после того, как они выжгли Москву во время Великой Смуты (1611), после долгой и страшной войны за Украину, в конечном итоге проигранной поляками, но дорого стоившей Московскому государству. Католичество прочно связывалось в русском сознании именно с поляками, и те сделались «живой рекомендацией» самого скверного качества. И хотя русская знать не прочь была перенять у поляков и их одежды, и некоторые их обычаи, и «шляхетскую вольность», во всём остальном полонизация ничего доброго не сулила.

Но вот отчего протестантам русские власти благоволили больше – как прежде, так и при Фёдоре Алексеевиче? Неужели забылись кровопролитные столкновения с протестантским государством – Швецией? Может, потому, что история войн с нею уходит в глубокую древность? Но даже если принять во внимание только те русско-шведские вооружённые конфликты, которые произошли уже во времена существования Московского государства, список получается весьма значительный. Чем же поляки оказались хуже, вреднее шведов? Причина кроется, очевидно, не в национальных особенностях, а в государственной политике в отношении веры. С XIV века на западнорусских землях, оказавшихся в подчинении Польско-Литовского государства, идёт целенаправленное вытеснение православия. С конца XVI века здесь начинается жестокое притеснение православных общин. На этих землях, заселённых восточными славянами, которые в будущем разделятся на великороссов, украинцев и белорусов, активно действуют эмиссары Рима и боевой авангард Католической Церкви – иезуиты. Это страшное напряжение конфессиональной войны становится источником взаимной неугасаемой ненависти. Огромная полоса земель, протянувшихся от Прибалтики до таврических степей, – Смоленщина, Северская область, Приднепровье, Полоцкая и Минская земли – на протяжении очень долгого времени буквально кипит малыми стычками и большими битвами между православными и католиками. И тут вдруг по Москве пошли разговоры: царь-то слабину дал, поддаётся Папе Римскому! Если бы это случилось на самом деле, то можно было бы говорить о масштабном политическом сдвиге, очень серьёзном изменении правительственного курса. Костёл в Москве – это было бы сенсацией для половины Европы.

Но имелись ли сколько-нибудь серьёзные основания для этих слухов? И действительно ли царь Фёдор Алексеевич шёл на уступки католицизму?

До женитьбы на Агафье Грушецкой ни о каких послаблениях речь не шла. Напротив, царь, как и всё русское правительство, самым решительным образом отвергал любое движение в эту сторону.

Дадим слово иезуиту Таннеру, в высшей степени интересовавшемуся переговорами на сей счёт. По его словам, тщетными оказались все усилия польского посольства во главе с князем Чарторыйским, пытавшегося решить эту конфессиональную задачу.

25 мая 1678 года «собравшаяся дума… впервые услышала о причинах посольства. Главными считались: перемирие с царём на 14 лет, случение сил и заключение союза против турок, возвращение городов – Смоленска, Киева, староства Велижского, которые отняты были у поляков, и наконец допущение католического богослужения. Насчёт последней статьи, вслед за первым же предложением, царь сказал, чтоб и помину не было (курсив мой. – Д. В.)». Далее автор горько иронизирует: «Они так привержены… к католической истине, что не хотят о ней и слышать, тогда как богослужение иных исповеданий не только допускают, но содержат даже на свой счёт проповедников и пасторов»4.

В другом месте Таннер выражается ещё определённее: «По просьбе католиков [Немецкой слободы] посол, мой князь, просил было царя позволить им содержать на свой счёт католического священника; но схизматикам ненавистно имя папы – просьба не имела успеха»5. Послы добивались разрешения построить костёл хотя бы в Смоленске, сравнительно недавно отвоёванном у Речи Посполитой, но и тут ничего не достигли.

Таким образом, видна чёткая позиция: то, что дозволено в России протестантам, католикам строго запрещено.

Но, может быть, с течением времени Фёдор Алексеевич поддался на уговоры супруги? Женился-то он двумя годами позднее посольства Чарторыйского. С этой точки зрения более веры следует дать известиям, относящимся к последним годам его царствования – с лета 1680‑го и позднее. Лучше всего послушать самих католиков: они зорче других приглядываются к обстоятельствам, связанным с распространением их веры.

Все точки над «i» расставляет дневник императорского посольства в Москву, составленный его секретарём Иоганном Корбом в 1698 году. Царь Фёдор Алексеевич, надо заметить, вот уже шестнадцать лет как отошёл в мир иной. Царствует его младший брат Пётр.

Между тем в отношении Смоленска Корб сообщает: «11 апреля было проведено нами в Смоленске. Эта пограничная крепость Московского государства не более как 40 лет тому назад возвращена от Польши. С прекращением владычества поляков католическое исповедание здесь совершенно упало; иезуиты, доминиканцы, францисканцы и августинцы изгнаны из своих монастырей6, их заменили русские иноки». Ни слова о каких-либо католических костёлах, возведённых при Фёдоре Алексеевиче, ни слова о каких-либо католических училищах! При том, что команда католических миссионеров составляет часть посольства… По приезде в Москву посольские люди знакомятся с положением дел в Немецкой слободе. И тут Корб замечает: «в последнее время», то есть совсем недавно, «… в Немецкой слободе выстроена первая католическая церковь: она деревянная» 7. Значит, при Фёдоре Алексеевиче вопрос о возведении католического храма положительно решён так и не был.

Русские источники также не дают поводов говорить о строительстве в царствование Фёдора Алексеевича костёлов на средства жителей Немецкой слободы или католиков Смоленска. Да и «римских» училищ не появилось. Можно говорить лишь о возобновлении школы в московском Заиконоспасском монастыре, где преподавание строилось на изучении латыни. Но к католическому вероисповеданию это училище не имело ни малейшего отношения. Латынь там использовали как инструмент учебного процесса, но не проповеди.

Напрашивается вывод: даже если царица Агафья испытывала какую-то тягу к польской культуре или к католическим обычаям, на вероисповедные приоритеты супруга это никак не повлияло. Во всём, что касалось незыблемости позиций православия в России, он остался твёрд. Католическая диаспора Москвы, вернее, Немецкой слободы, никаких послаблений не добилась.

Сообщество католиков заметно «продвинуло» своё дело лишь позднее – при политическом господстве царевны Софьи и её фаворита князя В. В. Голицына. Тогда католическим священникам был официально разрешён въезд в Москву, тогда же прибыли иезуиты: на сей счёт имеются неоспоримые факты. Но царь Фёдор Алексеевич от своих позиций не отступал.