Вопросы из XXI века Лобачёв.

Роковое лето 1941-го. Вот ряд свидетельств о безымянных героях и неизвестных солдатах Красной Армии – «безымянных» и «неизвестных» потому, что об их гибели рассказали те, кто не собирался увековечивать их память, а именно солдаты и офицеры вермахта. А рассказали – в письмах, дневниках, воспоминаниях – потому, что не ожидали с этим столкнуться, перейдя границу СССР. 22 июня, первые часы войны. Запись рассказа немецкого артиллериста противотанкового орудия: «Во время атаки мы наткнулись на лёгкий танк Т-26, мы тут же его щёлкнули прямо из 37-миллиметровки. Когда мы стали приближаться, из люка башни высунулся по пояс русский и открыл огонь из пистолета. Вскоре выяснилось, что он был без ног, их ему оторвало, когда танк был подбит. И невзирая на это, он палил по нам из пистолета». Запись рассказа обер-лейтенанта Вальтера Лооса: «…Русские лётчики попали в тяжёлое положение и потому сбивались дюжинами. Но русские пилоты были вырезаны из жёсткого дерева. Качаясь под парашютами – как сообщается во многих случаях, – они стреляли по нам вниз из пистолета-пулемёта и не думали о сдаче в плен». Группа армий «Центр» наступает. Военные корреспонденты, следуя вместе с танкистами, ведут записи. Курицио Малапарте, со слов офицера: «Мы почти не брали пленных, – рассказывал он, – потому что русские всегда дрались до последнего солдата. Они не сдавались. Их закалку с нашей не сравнить…» Артур Грамм, о разрозненных группах красноармейцев: «…Хотя танкисты не замечали пехоты в открытом поле, она была, советские пехотинцы прятались в пшенице, так что заметить их было крайне трудно или вовсе невозможно… Редколесье и необозримые поля пшеницы, внешне мирные, таят в себе угрозу для нас. Выстрела можно ожидать из-за каждого деревца или кустика, из гущи колосьев». Лейтенант медицинской службы Генрих Хаапе свидетельствует: «Мы вынуждены были признать, что именно такие мелкие, разрозненные группы представляют для нас самую большую опасность… Как правило, эти группы фанатиков возглавляли политработники, и мы никогда не знали, откуда ждать их огня». Командир пехотного батальона майор Нойхов срывающимся от волнения голосом жаловался врачу: «Я не ожидал ничего подобного. Это же чистейшее самоубийство атаковать силы батальона пятёркой бойцов». В тот день политработник и четыре красноармейца, «русский арьергард», заняв оборонительную позицию в пшеничном поле, встретили ожесточённым огнём подразделение в 800 человек! «Такое происходит везде – и в лесах, и на полях», – говорил Хаапе гауптман из соседнего подразделения. – Эти свиньи натаскивают в пшеницу кучи боеприпасов и дожидаются, пока пройдёт основная колонна, а потом открывают огонь». Так о «внезапности» и «вероломстве» нападения заговорили гитлеровцы. В их сознании понятийный ряд (не у всех, конечно) быстро прошёл такую цепочку: «не думают о сдаче в плен», «дерутся до последнего», затем – «безумцы», «фанатики», во главе которых «политработники», то есть вдвойне «фанатики». И наконец – «свиньи». Это не просто ругательство. Это определение «недочеловеков», воюющих «не по правилам». Из этого определения делались «оргвыводы». В воспоминаниях унтер-офицера мотопехоты Роберта Руппа наряду с рассказом о расстрелах захваченных в плен комиссаров (в соответствии с директивой главнокомандования сухопутных войск, о которой, как пишет Рупп и другие, «мнения диаметрально расходились») есть и такое свидетельство: «Был случай, когда батальон мотоциклистов расстрелял жителей одной деревни, включая женщин и детей… Это произошло потому, что жители этого села помогали русским организовать засаду, в которой погибли несколько наших мотоциклистов». 13 сентября 1941 года директива германского главнокомандования сухопутных войск официально закрепила образ врага, воюющего «не по правилам», как преступный – приравняла вооружённых окруженцев к «бандитским формированиям». «Захваченные в плен в тылу не считаются бойцами регулярной армии», а значит, подлежат расстрелу. С другой стороны, 16 августа был обнародован приказ советской Ставки Главного Командования № 270 «О случаях трусости и сдаче в плен и мерах по пресечению таких действий», предписывавший «драться до последней возможности» (семьи не выполнивших этого требования красноармейцев лишались «государственного пособия и помощи», семьи командиров и политработников подлежали аресту). Однако и без этих директив и приказов, а то и попросту не зная о них, многие окруженцы сражались даже за пределами «последней возможности». Вот лишь ещё два тому свидетельства, связанные с июльскими боями под Смоленском. Ефрейтор санитарной службы 17-й танковой дивизии Губерт Коралла: «Они сражались до последнего, даже раненые, и те не подпускали к себе. Один русский сержант, безоружный, со страшной раной в плече, бросился на наших с сапёрной лопаткой, но его тут же пристрелили. Безумие, самое настоящее безумие. Они дрались, как звери, – и погибали десятками». Командир отделения мотопехоты той же дивизии, унтер-офицер Эдвард Кистер: «Они надвигались на нас без артподготовки, даже без офицеров во главе наступавших. Вопя осипшими глотками, они неслись вперёд, и земля дрожала от топота их сапожищ. Мы подпустили их метров на 50, после чего открыли огонь, кося их рядами. Трупы громоздились друг на друга. Разбившись на небольшие группы, они, даже не пытаясь использовать рельеф местности, не прикрываясь, хотя местность вполне позволяла, двигались прямо на наши пули. Раненые кричали, но всё-таки продолжали отстреливаться. Атаковавшие устремлялись вперёд волнами, упираясь в груды тел… Они даже ночью не успокаивались, бросаясь на наши позиции, невзирая ни на какие потери, лишь бы подобраться к нам поближе. В воздухе уже чувствовался смрад начинавших разлагаться трупов – неудивительно на такой жаре. А тут ещё стоны раненых, нервов просто не хватало их слышать». Теперь – неизбежный вопрос. Он стоял и тогда, в 1941-м, и все последующие 70 лет, стоит он и сейчас. Могли ли такие группы и одиночки повлиять на ход военных действий? (В то время как за 1941 год войсками рейха и их союзниками была захвачена территория, на которой жило 40 процентов населения СССР, в то время как в фашистском плену оказалось более трёх миллионов человек.) Да, могли и влияли – к такому выводу приходят в наше время добросовестные историки, стремящиеся достоверно воссоздать то, что происходило в тот роковой год, включая беспристрастный анализ «человеческого фактора». Британский историк Роберт Дж.Кершоу (автор переведённой у нас книги: 1941 год глазами немцев. М., Яуза, 2010): «…Немцам до сих пор не приходилось сталкиваться с проблемой физического уничтожения войск противника, оказавшихся в кольце окружения. Как не приходилось сталкиваться с отпором, подобным тому, какой им оказали защитники Брестской крепости. В результате немцы только в ходе приграничных боёв потеряли больше, чем за всю кампанию во Франции. Сражения у Минска и Смоленска отвлекли на себя до 50 процентов всех сил группы армий «Центр». Рассечённые на фрагменты группировки противника во Франции, Польше и других странах мирно сдавались. Русские же предпочитали сражаться до конца. Так что в России одним только окружением противника добиться решительных побед было нельзя. Его требовалось ещё и разгромить, уничтожить физически. На это уходило драгоценное время. Танкисты не могли полагаться в этом исключительно на свои силы, им требовалась поддержка пехоты. А пехота, как правило, не поспевала за быстрыми танками, и её приходилось дожидаться, отбиваясь от беспокоящих атак скрывавшихся в лесах разрозненных групп противника. И не случайно в письмах с фронта в первые месяцы войны упоминаний о чисто оборонительных и досадных локальных схватках с русскими ничуть не меньше, чем похвальбы о победоносных и скорых продвижениях вперёд. Боевую мощь войск можно сокрушить тремя способами: переиграть её концептуально, уничтожить физически и сломить её боевой дух. Концептуальная победа означает использование более совершенной стратегии, тактики. Все три способа, все три составляющих боевой мощи оказались под угрозой – германские войска побеждали, но вынуждены были побеждать ценой самоуничтожения». Российский историк Марк Солонин (в книге: 22 июня. Анатомия катастрофы. М., Яуза, Эксмо, 2008): «…Там, где командиры и комиссары смогли сохранить порядок и управляемость, смогли уберечь своих солдат от заражения всеобщей паникой, – там враг получил достойный отпор уже в первых боях. Такие дивизии, полки, батальоны, батареи нашлись на каждом участке фронта. Десятки тысяч бойцов и командиров Красной Армии начали свою Отечественную войну уже на рассвете 22 июня 1941 года. Оказавшиеся в хаосе всеобщего бегства, без соседей, без связи – и без надежды остаться в живых, эти упрямо не сдающиеся батареи и батальоны снова и снова заставляли немцев разворачиваться из походного порядка в боевой, сбивали темп наступления, сбивали спесь врага. «На миру и смерть красна». Безымянным героям первых дней войны не досталось и этого скромного утешения. Им предстояло погибнуть в безвестности, так и не узнав, удалось ли им приблизить ценой своей жизни одну общую Победу. Большинству из них не досталось ни орденов, ни славы, ни даже надгробного камня. Но именно они своим жертвенным подвигом спасли страну». Р.Кершоу, как видим, выделяет Брестскую крепость, что называется, отдельной строкой. Большое внимание уделяет он этому эпизоду войны и в своём исследовании. Почему? Ведь он отнюдь не следует традициям советской историографии, перечню прославленных у нас городов-героев. Картину 1941 года он воссоздаёт прежде всего по немецким источникам. Но дело в том, что и они выделяют Брестскую крепость отдельной строкой.

Параграф 1

Параграф 2